На прошлой неделе Москву посетил Феликс Баумгартнер, обладатель нескольких мировых рекордов в бейсджампинге (прыжках с парашютом с отвесных скал и высоких сооружений). В октябре он совершил прыжок с высоты 39 километров, больше всех пролетел в свободном падении и преодолел звуковой барьер. Корреспонденту «Пятницы» удалось побеседовать с рекордсменом.
— Вопрос, который невозможно не задать: как это было?
— Когда я стоял на пороге капсулы — момент был совершенно завораживающий. Передо мной открылся удивительный вид: Земля круглая, а надо мной совершенно черное небо, какого я никогда не видел. И в то же время понимаешь, что тебя окружает враждебное пространство, то есть красота, но недружелюбная. К тому же, когда я вышел из капсулы и отсоединился от ее систем жизнеобеспечения, кислорода у меня оставалось всего на десять минут. Поэтому долго стоять и любоваться времени не было. Эти десять секунд, что я стоял там, стали моментом истины, результатом пяти лет интенсивной подготовки. А еще я понимал, что в тот момент я был единственным человеком в мире, перед которым открывается такой вид. Уже после прыжка я пересматривал записи с камер — это красиво, но не идет ни в какое сравнение с тем, что я видел своими глазами.
— Кто-нибудь слышал хлопок от перехода звукового барьера?
— Хотя и падал я со скоростью 1,24 Маха (1342 км/ч), я не чувствовал этого. У меня в скафандре не было индикатора скорости, хотя был предусмотрен звуковой сигнал, но то ли он не сработал, то ли я его не слышал. В любом случае, когда преодолеваешь звуковой барьер, пресловутый «бум» происходит уже далеко позади тебя, так что его я тоже не слышал. Но несколько человек, которые в этот момент находились в разных местах на Земле, потом сказали, что слышали характерный хлопок.
— Самый страшный момент — когда вас начало сильно вращать. Даже камеры переключили с вас на пункт управления полетом. Что-то вышло из-под контроля?
— Нет, мы знали, что меня начнет крутить. На такой высоте практически вакуум, а чтобы остановить вращение, нужен воздух, так что управлять своим телом мне было непросто, тем более на сверхзвуковой скорости. Когда тебя начинает вращать с такой скоростью, подвергаешься огромным перегрузкам, кровь бросается в мозг, и я все время пытался понять, как же мне остановить вращение. Поскольку до меня никто не падал со сверхзвуковой скоростью, то как-то заранее предусмотреть это или подготовиться было невозможно. А на поиски выхода у меня была всего минута — иначе я мог просто погибнуть.
— А как именно вы пытались остановить вращение?
— Постоянно пробовал разные положения рук и ног. В какой-то момент нашел идеальное положение — вращение остановилось. Потом меня вновь начало крутить, но в конце концов я смог стабилизироваться. Не могу сказать, что было очень страшно, — я вообще не думал, что погибну: все же столько раз тренировался, да и оснащение было безопасным. Чтобы погибнуть, должна была случиться цепь роковых событий. Меня больше беспокоило, что не справлюсь с поставленной задачей. Когда на тебя смотрит весь мир, то очень не хочется ошибиться. Мало к кому было приковано такое внимание, разве что к папе римскому или президенту США.
— Как сейчас себя ощущаете? Прошло напряжение?
— Нельзя сказать, что как-то расслабился: с тех пор как 14 октября совершил прыжок, я постоянно общаюсь с прессой в Америке, а теперь в Москве… Люди меня узнают на улицах, фотографируют, просят автографы, расспрашивают, это очень здорово и интересно. Моя жизнь определенно изменилась, но я сам — нет.
— После вашего прыжка в России вспомнили, что у нас был свой рекордсмен, Евгений Андреев, который в 1962 году установил мировой рекорд длительности свободного падения, и это на десять секунд дольше, чем у вас. Вам не обидно, что этот рекорд вам не удалось побить?
— Впервые слышу это имя. В любом случае я установил рекорд, пролетев самое большое расстояние в свободном падении. Кстати, пресса мне приписала рекорд, который официально мне не принадлежит: говорили, что я выше всех поднялся на воздушном шаре. Но по правилам Международной авиационной федерации, чтобы этот рекорд был зафиксирован, я должен был на этом шаре спуститься на Землю.
— Нет ли сейчас ощущения, что вы были на арене глобального цирка? За вами следили миллионы зрителей, которые испытали бы еще большее возбуждение, если бы вас постигла неудача…
— Это был прежде всего эксперимент, которому предшествовала большая научная подготовка. Конечно, присутствовал развлекательный элемент, но так и должно быть, ведь передо мной стояла цель — заинтересовать людей, вдохновить молодежь. И мне это удалось — теперь я каждый день получаю множество благодарственных писем от детей. Мой прыжок стал для них собственной высадкой человека на Луну — в 1969 году авторы этих писем еще не родились. Конечно, я понимал, что есть две стороны медали: если все пойдет хорошо — стану героем, если нет — пресса растиражирует эту новость еще больше. Юрий Гагарин был настоящим первопроходцем, на которого многие равнялись, а сейчас мы несколько потеряли ориентиры, страсть делать что-то невероятное, и мы постарались исправить это.
— В чем польза вашего рекорда? Он был нужен вам как бейсджамперу, но у него, очевидно, были и другие цели?
— Мы испытывали скафандр нового поколения и доказали, что он в состоянии выдержать сверхзвуковую скорость, и он будет использоваться в будущих космических полетах. В данных, которые мы собрали, было заинтересовано NASA. Они будут доступны для любой заинтересованной организации, потому что мы хотим, чтобы в будущем исследование космоса стало еще более безопасным. Тот факт, что человек в состоянии совершить прыжок с такой высоты, говорит о том, что оборудование становится все более надежным. Возможно, теперь кто-то возьмет наши наработки и сделает еще один шаг вперед.
— Вы признавались, что высотный костюм вызвал у вас клаустрофобию. Как удалось ее победить?
— Как только его надеваешь, оказываешься в маленьком мирке, единственное, что слышишь, это собственное дыхание. А дышать тяжело, потому что внутри создается определенное давление и каждый вдох требует физических усилий. И кажется, что кислорода недостаточно. Я не сразу понял, что высотный костюм вызывает у меня такую реакцию. Когда это выяснилось, пришлось даже вернуться в Австрию, потому что решения этой проблемы у нас тогда не было. Но потом мы нашли психиатра, который понял, что проблема психологическая, и начал создавать у меня правильный настрой. Я надевал этот костюм, и всякий раз, когда появлялись признаки клаустрофобии, мы начинали разговаривать, и чем больше времени я в нем находился, тем комфортнее себя ощущал. Через три недели я уже мог проводить в нем шесть часов. Если бы не он, я бы никогда не смог прыгнуть.
— А может, у вас есть какие-то другие фобии?
— Насколько мне известно, нет. Не люблю насекомых вроде пауков или тараканов, но не боюсь их. Я не то чтобы совершенно бесстрашен, я такой, как все. Просто совсем не боюсь высоты.
— Как бы вы охарактеризовали себя?
— Я человек решительный, дисциплинированный, целеустремленный, страстно люблю летать, веселюсь только в свободное время, а во время работы крайне серьезен. Воздух — это мой второй дом, я чувствую себя в полете совершенно комфортно. Скажу больше: когда мой вертолет касается земли, я уже не чувствую себя в своей стихии, моя стихия — это когда он взлетает. Мой дом — там, наверху, а не здесь, на земле.
— Вы всю жизнь шли к этому рекорду. Что же дальше?
— На самом деле я никогда не стремился устанавливать рекорды. Все они — случайность или совпадение. Прямо сейчас я чувствую — сделал все, что мог. Но с другой стороны, неизвестно, что мне придет в голову через год или два. Мы закончили одну большую главу, но уже начинаем новую, совершенно иную. Мне уже поступает столько предложений отовсюду! Недавно я был в штаб-квартире ООН и разговаривал с ее генеральным секретарем, который предложил мне стать послом доброй воли ООН. Но все это я хочу сначала обдумать.
— А как быть с тем, что ваше имя недавно всплыло в новостях в несколько ином контексте — вас признали виновным в нападении на греческого водителя грузовика в Австрии…
— Это глупая история. Я заступился за своего друга, на которого этот распоясавшийся дальнобойщик напал, попытался ударить ногой, разбил очки, отчего тот поранился. Был суд, и судьи не поверили моей версии этих событий и признали меня виновным. Поначалу штраф составлял всего 300 евро, так что вы можете судить о том, насколько сильно пострадал водитель. Затем я подал апелляцию, но суд вновь принял решение не в мою пользу и увеличил штраф до 1500 евро, а СМИ, узнав, что речь идет обо мне, раздули эту историю.
— Путь человека, который ставит рекорды, с каждым новым достижением становится все опаснее. Когда надо остановиться?
— Наверное, это самый главный вопрос, над которым я постоянно размышляю. Трудно понять, когда ты достиг пика. Как знать, можешь ли ты подняться еще выше или достиг предела возможностей? Сейчас я чувствую, что я на вершине своей жизни, но кто знает — возможно, через год увижу перед собой новую цель. Но понять все окончательно можно будет только после того, как попытаюсь ее взять.
— Как вы теперь собираетесь поддерживать высокий уровень адреналина в крови?
— Никогда не испытывал зависимости от адреналина. Меня прежде всего привлекали сложные задачи и путь к их реализации. К примеру, когда я прыгал с башен «Петронас» в Куала-Лумпуре, которые очень хорошо охраняются, нужно было придумать, как обмануть охрану и попасть на крышу. А затем — уже когда прыгнул — скрыться как можно скорее. И эта подготовка (иногда она длилась год, иногда полгода) и есть самая интересная часть. Конечно, когда шагаешь в пустоту с верхушки здания, выброс адреналина происходит, от этого никуда не деться. Но чтобы быть счастливым человеком, адреналин мне не нужен.
— Как вы проводите свободное время, когда не готовитесь к очередному прыжку?
— Я так много тренируюсь и езжу и так устаю, что дома просто наслаждаюсь общением с близкими, хорошей едой и вообще расслабляюсь.
— У вас на предплечье надпись, что она значит?
— «Рожден, чтобы летать». Уже не помню, когда сделал эту татуировку, думаю, лет десять назад. Над фразой думал всего пару минут: я всю жизнь стремлюсь летать, значит, родился для этого. Я всегда любил смотреть на мир сверху. Больше чем на половине моих детских фотографий я сижу на дереве. В гостиницах всегда выбираю самые высокие этажи, чтобы иметь возможность смотреть на мир с высоты птичьего полета. Возможно, прыгать я стал потому, что не мог купить самолет, — это самый дешевый способ почувствовать себя птицей. Для этого же я разработал костюм-крыло, в котором перелетел Ла-Манш. В полете я чувствую себя наиболее естественно. Другие стихии меня не интересуют. Как-то пробовал заниматься дайвингом — и это было отвратительно: кругом вода, дышать без специальных приспособлений невозможно… Я птица, а не рыба.