Сначала я смеялась. Например, в булочной, когда на замечание гражданке в желтом африканском тюрбане: «Мадам, здесь очередь, вы будете за мной», слышала: «Ты расистка? Я сейчас позову полицию».
Потом недоумевала. Например, в метро, когда в забитом до отказе вагоне видела черную детину на двух сиденьях (на одном месте сидит, на другое закинул ноги). И никто не пикал, никто глазом не моргал: «Сними ноги, дебил». Что непременно бы случилось, если бы у амбала была белая кожа.
Но однажды я сильно рассердилась. Это случилось, когда к моему разговору с приятелями подключилась барышня с сильным акцентом человека, только что приехавшего с Берега Слоновой кости. Я ничего не могла разобрать в ее речи и страшно извинялась за свой французский. В ответ меня, естественно, обвинили в расизме: «Ты врешь, что плохо понимаешь. Я черная, это все объясняет». Скандал, конечно, замяли. Но осадок остался.
Вот тогда я перестала стесняться. Я стала говорить французам об их лицемерии. Когда для белых один закон, а для небелых – неписанный. Если у вас, говорила я, чувство вины за то, что ваши предки угнетали на плантациях братские народы, сделайте вот что. Пусть они все приезжают сюда, пусть их тут бесплатно лечат и учат. И дальше пусть возвращаются. Пусть поднимают свою экономику. Борются с коррупцией пусть. Раздайте, говорила, удочки, зачем же вы каждому выуживаете рыбу? В конце концов, труд сделал из человека человека.
Мне отвечали: эти несчастные люди настолько несчастны, что не способны интегрироваться в общество. Им нужно помочь, их надо поддержать. И морально, и материально. Потому что грабят они от безденежья, а безденежье их – от безысходности.
Прошло время. Недавно поехала я в Версаль – на Монпарнасе села в последний вагон электрички, где, как обычно, стояли контролеры. За мной через группу людей в униформе прошла чернокожая женщина, разместилась в соседнем ряду.
Поезд тронулся, все достали билеты. Только соседка моя не спешила. Когда подошли и к ней, и стали спрашивать билетик, она выкинула трюк, который, по-видимому, успешно проделывала регулярно. Она пришла в ярость: «Каждый день я покупаю билеты, и каждый раз у меня их проверяют! Вы расисты, я обращусь в полицию!»
Меня всегда удивляло терпение французских контролеров – они были вежливы, они улыбались: «Мадам, вы же входили через последний вагон, вы видели контролеров. А контролерам нужен билет. Если у вас его нет, придется платить штраф. Заплатите штраф и езжайте. Если не можете заплатить, сойдите на ближайшей станции».
Однако пассажирка не хотела платить. И выходить она не хотела. Она продолжала скандалить.
Я, конечно, молчала, была сама толерантность. Я ждала развязки. И вдруг заговорил простой французский народ: он начал стыдить чернокожую даму. А одна студентка, отбросив учебник по анатомии, произнесла даже целую речь о тех, «которые ни работать не хотят, ни платить за проезд в общественном транспорте». Этого безбилетница не ожидала, она замолчала и покорно сошла на ближайшей станции.
И у меня отлегло от сердца. Ведь если французы вспомнили о законе, не оглядываясь на цвет кожи, значит, у Франции появился шанс.