Говорят, круизы - на любителей. Ну, значит, мы оказались любителями. Почти сутки мы шли в открытом море, и где-то к обеду нас накрыла эйфория. Все связи с миром и большой землей были потеряны. Телефоны молчали, wi-fi отсутствовал, почтовый ящик закрылся или накрылся, фейсбука не было, а платить немыслимые евро за сигнал все посчитали дурным вкусом. И ответственность уступила место безбашенной свободе. Завтра во Фламе связь вернется и мы все получим порцию новостей из большого мира, но это будет завтра. А в тот день мы до сумерек скакали по палубам, забыв о карьерном росте и научных степенях, и чувствовали себя сорвавшимися со всех поводков веселыми и беззаботными щенками.
Вечером щенки проголодались, спустились к ужину и обнаружили разнаряженную толпу людей с вилками наперевес. На борту Costa в сторону норвежских берегов сплавлялось около двух тысяч пассажиров и сотни членов экипажа. Смена трех блюд, десерт, бокал вина, так и не завязавшийся разговор о русской литературе с соседями по столу, и мы опять рассыпались по всем палубам, пытаясь разглядеть признаки земли в пучине заката.
Под утро к борту лайнера на ходу пришвартовался борзый катерок, кое-кто из наших подумал об одиноком и отчаянном пирате, но это был местный лоцман - Costa входила во фьорды. Почти неделю зеленые декорации сопровождали нас по обеим сторонам так близко, что казалось, руку протяни, и поскребешь мшистый склон. Оставалось верить в гений норвежского моряка, который уверенно вел исполинское судно этими коридорами.
В том круизе я полюбила местных, как родных. И было за что. Когда во Фламе нас загрузили в многотонный автобус и он, вдруг, как самолет, задрал нос и устремился в небо, петляя горным серпантином, я поняла, что была ленивой, вздорной и глупой, многого не успела, и с этим, похоже, уже ничего не поделаешь, потому что мне капут. И не у одной меня ладони вспотели от страха. Когда нас выгрузили на вершине горы, мы скрывали дрожь в коленях и старались не смотреть друг на друга. Вместо этого мы предпочли смотреть в бездну.
Многие в тот день убедились, что есть места, которые можно увидеть, а потом... будь, что будет. Мы с некоторым испугом рассматривали прекрасный до обморока пейзаж и с надеждой поглядывали на нашего седовласого викинга-водителя.
-Что-то рано он поседел для своих-то лет... – пробормотал кто-то из наших, но его зашикали.
Но мы пережили спуск, и на выходе из автобуса каждый почти в слезах пожал руку крепкому Арне. И снова потекли за бортом зеленые берега. Закат сменялся рассветом, а мы все молчали, ходили кругами по палубам и не могли загнать себя в каюты и заснуть.
На третий день мы поняли, отчего так отчаянны и безжалостны были викинги. Здесь природа не заигрывала с человеком оливковыми рощами и теплыми ветрами. Выживешь, хорошо, нет так нет. Если по чьей щеке и побежит слеза, то и та замерзнет. Это была земля больших и сильных людей. В Гейрангере мимо нас пронеслась лодка с норвежской семьей. Мама, папа и двое детей-подростков были примерно одного роста. Все улыбнулись нам. Они были дружелюбны и спокойны. Им нечего было бояться, и с ними нечего было делить. В свое время их предки дошли до территории современной Турции в угаре завоевательных страстей. С такими не поспоришь.
В Гейрангере нас ждало еще одно открытие из области мер и весов. До того момента всем казалось, что наша Costa - самый большой и красивый корабль на свете. Так оно, конечно, и было, и судно, водоизмещением более девяноста тысяч тонн, одна скульптура голой донны в фойе которого весит почти тонну, явно не заштатный баркас. Но когда мы, раздувая щеки от гордости, вошли в бухту, щеки-то и сдулись. В заливе уже стояла Queen Victoria. Скромно так стояла. Перегородив синим бортом полнеба. Мы сделали вид, что ничего не заметили, и с достоинством шлюпки встали рядом. И понеслись челноки туда-обратно, перевозя путешественников на зеленую землю.
Пока мы ждали своей очереди, два филиппинца помогали погрузить женщину в коляске на борт челнока. Поразительно, сколько пожилых людей, инвалидов и семей с новорожденными младенцами беззаботно сплавлялось по норвежским фьордам. И ведь они не просто любовались видами из своих кают. Все перемещались на катерах, автобусах, фуникулерах, везде были, все видели, все сами пробовали. И дело было не только в экономическом факторе, позволяющем пенсионерам и молодым родителям прожигать жизнь на борту круизного лайнера. Было еще что-то. В привычках, в отношении к себе, к миру, к своим недугам, к жизни, к ее удовольствиям, друг к другу.
В Гейрангере, поселке с населением примерно в три сотни человек, мы съели самые вкусные на свете вафли, щедро залив их малиновым вареньем. Полчища насекомых-сладкоежек попытались вмешаться и урвать свое, но мы не дали. В тот раз компания разделилась: обжоры остались у воды, а адреналиновые наркоманы на очередном смелом автобусе отправились на гору Далснибба посмотреть с высоты полутора тысяч метров на зеленые склоны, корабли и чужие десерты. Сказали, что все, кроме банальных вафель, было поразительно. Завидовали, понятное дело.
Вечером слегка штормило. Вода в бассейне плескала через край, филиппинцы разболтались и устроили конкурс художественной резьбы по арбузам и дыням, пассажирам поставили хиты 90-х, и мы, накачавшись кампари, отплясывали под Майкла Джексона.
Наутро, в Бергене, втором по величине городе страны, норвежской столице 13 века, толпы немного струхнувших вчера пассажиров вальяжно фланировали по Tyskebryggen - «немецкой пристани», отстроенной ганзейскими купцами. Мы старались думать не о пережитой качке, а об этих прехорошеньких домах, в которых когда-то складировали рыбу и зерно. Теперь здесь всюду крутились туристы, хлопали двери ресторанов и кафе, и рыжий викинг двухметрового роста, закрыв глаза, играл на виолончели.
Мы рассыпались по городу. Кто-то с упорством пернатых опять полез к облакам на фуникулере Флейбаннен. Кто-то отправился на поклон в музей Грига. Кто-то пытался прорваться в гости к Мунку в Музей искусств, а кто-то, верный своему желудку, лучшему проводнику в мире наслаждений, набрал мидий на Рыбном рынке, присовокупил к ним местного пива и, урча и причмокивая, расположился на свежем воздухе.
Потом кто-то где-то нашел wi-fi, и полетели во все концы света фотографии ледников, фьордов, водопадов, мидий, чаек, отвесных скал, лайнера и выражения восторга на наших довольных и немного перепуганных физиономиях.
На завершавшей круиз пьянке, когда капитан, повар и вся филиппинская камарилья подскоками хороводили по ресторану, и все общались друг с другом хаотично и беспорядочно, один итальянец сказал, в очередной раз отхлебнув кьянти: «В этой жизни все - музыка!»
Вино множило благодать, и с ним никто не спорил. Возможно, он был и прав. И музыка норвежских фьордов нас заворожила.
Наутро мы протрезвели и осмотрели Осло. В чудо-городе, где половину территории занимают леса и есть музей лыж, наша таинственная железа, исправно вырабатывавшая гормон восторга в течение последних дней, заработала на пределе возможностей. Но едва мы приготовились к очередному осмотру-пробегу, как Борей в считанные секунды нагнал на небо голубое исполинскую свинцовую тучу, и обрушился апокалиптический июльский ливень. Казалось, хляби смоют все, и мы, если успеем зацепиться за какой-то корень, останемся совсем одни на этой суровой и прекрасной земле.
У нас не оставалось ни времени, ни сил, чтобы сходить хотя бы в музей-корабль Astrup Fearnly, в котором крыша в форме паруса и каналы между павильонами. Мы так и не потолкались у самой длинной барной стойки Норвегии на знаменитом Mathallen рынке. И даже в скульптурном парке Экеберга не были. Мы спрятались от ливня в кафе, в компании пожилой пары из Перуджи, молча смотрели на дождь и прикидывали, сколько дел у нас здесь будет в следующий раз.
Но нас не могли отпустить просто так, и на прощание, словно всего увиденного нам было мало, мы получили в подарок от скандинавских богов развесистую радугу. И пока норвежские берега не скрылись в тумане, мы в почетном карауле опять стояли на палубе.
Вечером все пассажиры Costa выставили свои чемоданы в коридоры. Утром мы вернулись в Копенгаген.
Уезжая на такси из порта, мы все время оглядывались назад. Интересно, думали мы, удивлялся ли лайнер, построенный в Генуе и спущенный на воду веселых южных морей, своему северному трипу? Похоже, за неделю мы все стали конченными романтиками.
А корабль, освободившись от своего многотысячного пестрого и шумного груза, молчал. О чем ему было с нами разговаривать?