Париж хорош не только очевидно-прекрасным, хотя, кто спорит, все его открыточные виды, площади, парки, мосты, кафе, порталы, колонны, улитки, фуагра и божоле радуют и взгляд, и вкус. Но некоторым нужно нечто большее. Они приезжают в Париж за тем, чего не получить больше нигде в мире. И это не из категории материального, не то, что можно надеть, потрогать, попробовать и понюхать. Это атмосфера, невидимая и необъяснимая, которая не давала покоя Хемингуэю, Кортасару, Бертолуччи и Миллеру. Не дает она покоя и мне.
Париж романтизирован сверх меры. Здесь все приложили руку, от импрессионистов до рекламщиков. Но по мне, одно из главных украшений этого города – его женщины. В 18 веке на первой волне феминизма француженки за свои идеи были готовы на все. Олимпия де Гуж, автор Декларации прав женщины и гражданки, которой принадлежит знаменитая фраза: «если женщина имеет право подниматься на эшафот, она должна также иметь право всходить на трибуну», в 45 лет головой заплатила за будущие свободы. Сегодня француженка убеждена в своем очаровании просто по факту рождения. Одни парижские старушки чего стоят. Седые, в жемчугах, с брошками, шляпками-шапокляк, сумками из высохшего крокодила, с бокалом вина в десять утра и с непоколебимой уверенностью, что на выходе из автобуса или такси женщину, независимо от ее возраста, всегда должна встречать услужливая мужская рука. Французы и не спорят – против такой сокрушительной уверенности в своих чарах не пойдешь.
Именно дамы особенно чувствительны к атмосфере Парижа. Спросите, наверняка почти каждая подтвердит, что повязанная на шею унылая тряпочка именно здесь превращается в щегольской платок. И пусть это тоже уже общее место, но парижанки и правда, из ничего, из пустяка, из брошки или каблука способны состряпать целую историю.
На это часто попадаются приезжие. У шопинга на выезде вообще есть такая коварная особенность, примеряешь, причмокиваешь, покупаешь, рассекаешь в обновке по виа, штрассе или рю, а дома вещь оказывается совершенно не к месту. Выпадает из контекста и теряет свое очарование. Помню, как однажды купила глянцевые ботинки в Париже. Дефилировала по лужам в полном согласии с блестящим дерматином. А в Москве оказалось, что это безвкусно, вульгарно и точка. Совсем другое понимание женственности и шика. Совсем другой уровень допустимого и серьезного. Не хуже или лучше. Просто все другое. А в Париже, чтобы хорошо выглядеть, надо меньше о себе думать и больше времени проводить в постели...
Формально, у Парижа нет эксклюзива на эротизм, однако все прекрасно знают, зачем надо сюда ехать, и что в этом городе главное. И пусть утверждение, что Париж - город любви, еще один банальный штамп из туристического путеводителя, что-то в этом все-таки есть. Здесь эротизм не напоказ, как в Италии, и не так сильно в подтексте, как в Норвегии, он не в сувенирных лавках и даже не в Мулен Руж, и не на Пляс Пигаль (ну, на мой вкус). Он здесь, как настроение, как эссенция в вине, как игривость в походке, взгляде и голосе.
Только в Париже возможно то, что в другом месте не пройдет и не прокатит. Здесь кадреж не сопровождается чувством неловкости, потому что для парижан нет пошлости в любви. Они словно знают про нее что-то такое, о чем другие не догадываются или не могут себе позволить. И пусть это игра и известное преувеличение, но именно здесь особенно сладок флирт и особенно короток путь к постели.
В «Фаворитах луны» Отара Иоселиани даме и хулигану для стремительного сближения оказывается достаточно одного цветка и чашки кофе. Однако этих случайных любовников связывает не только мимолетная страсть. Они и не догадываются, что в другое время именно он с успехом обворовывает именно ее квартиру. Вот такой парижский пассаж.
Кажется, что в любви в Париже все зависит только от тебя. Ну и от случая. Однажды летом я в одиночестве возвращалась в гостиницу. Платье легкое, руки голые, а уже вечер и все холоднее ветер от Сены. Навстречу компания. Смеются, острят, хохочут, и вдруг рослый чернокожий красавец обращается на ходу: «Ты замерзла?» Это был один миг, момент скоротечный. Пара слов с неповторимой интонацией, которую любая женщина вычисляет безошибочно. Именно этого многим так не хватает в обычной жизни, от отсутствия этого бескорыстного внимания и чахнет женщина. А парень был хорош. Мне вообще нравятся парижские чернокожие. Говорят, они там тоже разные, но я вижу, что хочу, и мне на глаза попадались сплошь высокие, грациозные, с пальцами длиннющими и улыбками белозубыми. Открытые, спокойные, уверенные в себе. И там на набережной мы ведь оба обернулись. И ведь был, был момент, когда все зависело только от девушки. Но девушки, особенно в Париже, легкомысленны. Они улыбаются не столько людям, сколько своим фантазиям. Может, это и правильно. Ведь много лет прошло, а чувство красоты момента осталось. А сколько их, таких моментов в открытом доступе наполняют атмосферу Парижа. И особо зависимые так и тянуться к этому чувственному эпицентру.
Прекрасней Парижа может быть только Париж весной. Летом здесь жарко и толпы, осень хороша, но скоротечна, и скоротечет она в зиму, а зима это такое время, которое в любом случае всегда хочется «быстрее пересидеть». А вот весной в Париже и вино становится слаще и небо в алмазах ближе. И, даже если вы не влюблены и вам вообще подобная романтическая мишура до лампочки, все равно в пьянящем весеннем воздухе этого города есть что-то, что толкает к безумствам. А мне кажется, что именно через безумства раскрывается человек. Жизнь проходит, и то, что мы делаем вопреки рассудку и здравому смыслу, часто отставляет самые яркие воспоминания и последствия.
Я каждую весну хочу в Париж. На левый берег. В небольшую гостиницу за Пантеоном, в которой все стены затянуты синей тканью, а окна выходят в колодец, в котором призывно клокочут вечно озабоченные голуби. Оттуда два шага до Люксембургского сада, а там ветер вертит белой пылью пешеходных дорожек и тявкают собаки, в упоении гоняя за мячами своих хозяев. А в саду Нотр-Дама уже цветут вишни. И сквозь розовый цвет еще гуще и синее небо.
Или нет, лучше в квартал между Домом инвалидов и Эйфелевой башней. Там отель в четыре этажа, напротив химчистка, за углом кофейня, кондитерская, овощная лавка. Там мало туристов и полно местных. Там, вопреки историям о парижском снобизме, ты уже на второй день свой, и усатый Патрик в кафе подливает тебе еще стаканчик «от заведения». Или лучше на правый берег, куда-нибудь повыше, в дом, прицепившийся к сползающему профилю переулков Монмартра. Там соседка Марта каждое утро, зажав сигарету в зубах, ворчит о ценах и поливает кактусы на своей мансарде. Здесь вокруг коты, кошки и крыши, крыши, крыши Парижа. И, уже когда приезжаешь, сердце болит от того, что скоро уезжать.
А можно поселиться в квартале Елисейских полей. Ничего, что тут шикарней дома и больше пафоса витрин, но и в двух шагах от туристического променада есть настоящий Париж, без глупостей.
Была там одна лавка, а в витрине лавки - куртка на неполиткорректном меху. Вещь меня пленила. Одна незадача, засекла я ее в воскресенье вечером, когда уже все закрыто, и давно пора в аэропорт. Оставалось только поцеловать стекло и отправиться восвояси. Прошло месяца четыре, я вернулась в Париж, и оказалось, что добыча еще на месте. Я внутрь, а там... там патетическая соната меха. Ад зеленых. Рай моли. Так и слышалось жадное чавканье челюстей. И хозяйка – ну просто моя любовь. Лет триста, кожа потемнела, задубела, пошла морщинами, зато помада розовая, глаза просто замазаны черным, а в белых тощих локонах - алый бант. Ручки сухие, цепкие, как у смерти. И голос, как будто Дюймовочку внезапно поразило преждевременное старение.
«О, мадам понравилась вещь! Как это мило. Мадлен! Мадлееен!», - закричала куда-то в меховой подвал моя красавица.
В две минуты стали лучшими подругами. Она мне еще какой-то отвар предлагала. Говорила, кофе. Я понюхала, сделала вид, что пригубила и пошла гладить меховые подолы, а когда вновь раздался призывный клекот, повернулась к хозяйке и мне показалось, что мое сознание дало течь. Теперь в лавке стояли две одинаковые трехсотлетние Дюймовочки с розовыми губами и алыми бантами в белых волосах. Одна с улыбкой ласкового людоеда протягивала мне куртку...
По моим наблюдениям в Париже мало что меняется, но этой лавки уже точно нет. Сестры-близнецы распродали свои меха за бесценок и съехали. Где они сейчас? Неизвестно. Но что-то мне подсказывает, что эти парижские ведьмы еще лет триста проживут. А ту куртку, которая стоила ну просто смешных денег, потом отказывались брать в музейные гардеробы. Говорили, сильно ценная вещь. А я и не переубеждала.
Я вообще в Париже мало спорю. Мало сплю. Мало ем. Это одно из тех мест, где я физически чувствую, как идет время. Ты кружишь по улицам, сидишь в кафе, пьешь вино, встречаешь людей, ищешь каждую минуту наслаждений, а они ищут тебя. И когда вы с ними находите друг друга, а это происходит здесь почти на каждом шагу, ты понимаешь, что расплачиваться за удовольствие приходится скоротечностью жизни.
В Париже время бежит очень быстро, но почему-то потом ни минуты не жалко.
И да, говорят, в Париже, шумно, грязно, дорого, в метро воняет и горожане надменные. Не знаю. Не вижу. У меня свой Париж. И мне в нем всегда хорошо.
P.S. Одна моя знакомая давно живет в Париже. Она обычно смеется, когда читает такое. Смеется, но молчит. Она умная женщина и считает, что у каждого есть право на свой Париж. И, в общем, не важно, насколько ваши впечатления достоверны.
Вон, у импрессионистов, даже тени были розовые. И ничего. Не поспоришь.