Амстердам, как пароль, кодовое слово, вызывающее в ответ понимающую ухмылку. Всем дозвонившимся сообщаешь, что ты в Амстердаме, и тут же на другом конце провода начинают характерно мурлыкать и многозначительно желать хорошо провести время.
И, даже если ты, как ботан-отличник, стремился сюда, чтобы полазить по музею Ван Гога и распробовать местный шоколад или сыр, начинаешь сомневаться, а не проходит ли что-то мимо тебя или вернее, не проходишь ли мимо чего-то ты, оказавшись здесь?
Я ни разу не моралист и считаю любопытство двигателем прогресса, но квартал красных фонарей, на мой взгляд, это совсем не про секс, а кофешопы – не совсем про наркотики.
Амстердам с его тюльпанами, проститутками, косяками и каналами стал жертвой штампов, им самим же порожденными. Этот город, как ошибка в программе, сбой в системе. Нет, понятно, есть то, о чем мы не догадываемся и никогда не узнаем, но большинство едет сюда, чтобы протокольно набедокурить и провернуть что-то «страшно запретное».
Купят с замиранием сердца что-нибудь этакое в кофешопе, проходят с ним в кармане целый день, упиваясь своей смелостью и безрассудством, возможно, даже пустят дым в сумерках, в тишине, у сгнившего велосипеда на краю канала.
Или наберутся смелости и посмотрят прямо в глаза проститутке в розовом окне. Потом вернутся в привычный мир, костюм и офис, и будут жить дальше с воспоминанием о сладком ужасе порока и ощущением, что и они однажды прошли по краю.
По мне очарование кофешопов и путан сильно переоценено. Как страсть к запретным плодам порой оказывается слаще самих плодов. А что плоды – выветривающийся под беготню по улицам легкий морок, странный взгляд, случайная мысль и стрелки на ратуше, почему-то упорно ползущие назад.
Добровольный скачок в карман потерянного времени. Глупые вопросы, немного страха, немного смеха или слез, голод, жажда и желание поскорее очнуться.
Как в кино, мы искали друзей по кофешопам Амстердама. Со всех сторон на нас смотрели десятки глаз. Мы были окружены ни людьми, ни лицами, а безвестными глазами, без выражения и интереса следящими за нашими перемещениями.
В каком-то вигваме кого-то нашли. Пришлось сесть. Дым наступал со всех сторон. Наваждение опиумного борделя было всего лишь фантазией, но здесь ей было самое место. Сухая и жилистая барменша в наколках и без возраста, железной рукой шуровала за барной стойкой. Чужие грезы так и обслуживают – сосредоточенно и без глупостей.
Внезапно на видное место вышла большая черная кошка. Потянулась.. Исчезла. Вошедший с дождя, захлопнул мокрый зонт и, как в Матрице, кошка опять появилась на том же месте. Потянулась. Захотелось сока. Барменша удивилась. От густого дыма уже кружилась голова.
На улице воздух показался таким родным и свежим, словно мы вынырнули из неживой атмосферы Сатурна. Шел дождь. Но не тот, от которого можно спастись под зонтом. Небеса Амстердама выворачивало водой. Они словно взбесились, хлестали и окатывали бездельников, гоняя их по всему городу.
Кто-то бежал по мостам с бесполезным зонтом-пауком на отлете, кто-то набивался во влажные парные кафе и магазинов, а кто-то сдавался и брел вперед, рассеянно улыбаясь в никуда и не обращая внимания на хляби под ногами и над головой.
Но Амстердаму было скучно и он развлекался, как мог. Внезапно дождь прекращался, выкатывало солнце, и тут и там вставали радуги-пятиминутки, пугая гомофобов и веселя торчков.
По небу, вместе с тучами и самолетом несло отвязавшихся от какой-то торговки надувных розовых слонов, и жизнь, сжалившись, отступила, дав место простительной глупости и свободе. Велосипедисты под шлейфами брызг рванули во все стороны, и опять из какой-то щели выпал на улицу счастливый растаман со своей сигареткой.
В квартале де Валлен в окне на третьем этаже светились чьи-то пятки. Неизвестный спал, выставив ноги в окно. Может, это был охранник? Или постоялец гостиницы? Нет, в квартале порока эти пятки точно свисали с кровати не просто так. Вот только с пороком тут было как-то не очень.
Пара девчонок топлес строили из-за стекла глазки кучке студентов. Одна была в очках. Они привычно и призывно подергивались, явно думая о своем, а парни отчаянно хорохорились, выталкивали друг друга на передовую и прыскали смехом, маскируя робость.
В другом окне сидела жаба преклонных лет и исполинских размеров. Эта никого не призывала, знала, что ей достанется сильнейший. Равнодушно смотрела на толпу и только моргала, выжидая добычу.
Из другого окна на переговоры с клиентом высунулась молодая резиновая женщина. В розовом свете она казалась силиконовой голограммой – фальшивым было все, даже жирок на животе выглядел ненатуральным. Услуги и цены обсуждались равнодушно и делово, казалось, и помидорами на рынке торгуют с большим энтузиазмом.
От всей набережной оставалось ощущение какого-то комичного карнавала, уставшего от самого себя и от этого праздного любопытства. Секс превратился из приключения в услугу, выдохся, полинял и как будто даже состарился вместе с этими каналами и мостовыми. Никаких страстей и игр, упрощение, сводящее все к механике, и мужчины и женщины, превратившиеся в заводных кукол. Ну или я совсем ничего в этом не понимаю.
Амстердам вообще напоминает умную и хитрую особу, сообразившую, что к чему, и сыгравшую по правилам. Все эти кварталы, девушки, лавки с латексом и резиной, кофешопы, каналы и цветочные рынки, - как туристические погремушки, к которым тянутся ручонки понаехавших со всего света.
Какой он на самом деле, этот город, построенный вокруг дамбы, что варится в голове его долговязых жителей, говорящих на каком-то опрокидывающем в обморок языке, чем они тут живут и как научились не обращать внимания на полчища возбужденных любопытных? Поди знай.
Здесь в отеле Европа снимают кино, премьер-министр, говорят, рассекает на велосипеде и в редких случаях пересаживается в свое отполированное премьерское авто. Здесь на набережной Грязной канавы можно по дешевке купить ворованный велосипед, а жители и заявляют, что: «Футбол, бег на коньках и воровство велосипедов – наши национальные виды спорта».
Здесь полицейские патрулируют улицы на роликах, а камеры туристов, по глупости и наивности расчехливших их в квартале Красный фонарей, покрываются илом на дне каналов. Здесь за три луковицы тюльпанов могли отдать жилой дом, а в Королевском дворце нет парадного входа. А внутри дворца на мозаичной карте 17 века в центре мира догадайтесь что? Правильно, Амстердам.
Здесь городская архитектура продиктована хитростью и сообразительностью. Поскольку величина налога с дома зависела от ширины его фасада, хозяева придумали вариант с крошечными фасадами и длиннющими домами, уходящим в глубину квартала. А некоторые ловкачи порой умудрялись даже один фасад оформить в разных стилях, делая вид, что они принадлежат разным домам, и отчаянно экономя.
Женщин здесь любили всегда. Любили, но иногда жгли. В средние века процесс выявления ведьмы сводился к взвешиванию подозрительных особ на городской площади. Если весы показывали меньше, например, сорока дявяти килограмм, с женщинами расправлялись, отправляя на костер.
Имело смысл держать себя в теле, поскольку считалось, что более плотных особ метла просто не выдержит, они не могут взлететь и, следовательно, – невиновны. И после этого еще кто-то говорит о возмутительных свойствах женской логики!
С женщинами Амстердама связано еще одно место и еще одна история. В 12 веке, примерно за пару веков до появления здесь красных фонарей, которые указывали морякам дорогу к местам разврата, был организован орден, а потом и квартал бегинок.
Во времена Крестовых походов и морских кампаний, чтобы как-то справляться и поддерживать друг друга, многие одинокие женщины переселялись в Бегейнхоф – отдельный квартал, защищенный каналом. Там родственницы или подруги жили под одной крышей, посвящали себя всяческим богоугодным делам, но монашеский постриг не принимали и в любой момент могли выйти замуж и покинуть общину.
Сегодня надо изловчиться, чтобы найти вход в бывший приют бегинок. Бегейнхоф – милейший, закрытый, зеленый двор с тремя десятками домов по кругу, в которых, как говорят, вперемешку со случайной публикой, до сих пор живут одинокие женщины. Вездесущие туристы с камерами все равно просачиваются сюда с улицы, но к радости местных власти хотя бы запретили организованные экскурсии в Бегейнхоф.
А год назад в Бельгии в возрасте 92 лет скончалась Марсела Петтин – последняя из ордена бегинок. Есть что-то одновременно трогательное и отважное в этой попытке женщин объединиться, чтобы выжить в отчаянном и жестоком мужском мире. И сложно сказать, выиграли они или проиграли. В конце концов – умерли все, но квартал остался.
Мы Бегейнхоф не нашли. Как контрабандисты загрузившись по самую крышу луковицами тюльпанов, мы прощальным кругом объезжали город. Кто-то вспомнил, что мы так и не купили кломпены. Кто-то проворчал, что и не больно-то и хотелось. Кто-то сказал, что, «отбросить кломпены» в Голландии означает «сыграть в ящик». Кто-то посмеялся. Кто-то взгрустнул.
Постепенно слабели голоса бойких голландских радиоведущих, все сильнее потрескивал помехами эфир, самолеты теперь летели нам навстречу, и только амстердамский дождь не отпускал, все догоняя и наступая на пятки. Мы рвали кломпены в сторону немецких автобанов, и радуги, одна за другой, так и вставали крутыми арками над дорогой. А мы прикидывали, что важнее вывезти из этого города не деревянные башмаки, а веселящее чувство непосредственности и свободы, на которое он щедр без меры.
Ну и луковицы тюльпанов, понятное дело! Куда же без них.