На открытии фестиваля Салонен продирижирует оперой «Тристан и Изольда» Рихарда Вагнера в провокационной постановке с использованием видео-арта Билла Виолы. На следующий день публику ожидает концерт трех сопрано и двух дирижеров: в выступлении примут участие сопрано Нина Штемме, Эллин Ромбо и Туули Линдеберг, а также хор и оркестр Шведского радио. За дирижерским пультом будут стоять поочередно Валерий Гергиев и Эса-Пекка Салонен.
Мариинский театр привезет на фестиваль балет «Конек-Горбунок» на музыку Родиона Щедрина.
26 и 27 августа на сцене Королевского оперного театра балетная труппа Мариинки и симфонический оркестр театра под управлением Валерия Гергиева дважды покажут балет Щедрина в хореографии Алексея Ратманского.
Придумал фестиваль Эса-Пекка Салонен. Он привез детей на берег Финского залива и ужаснулся состоянию воды. В интервью петербургскому обозревателю EUROMAG Галине Столяровой музыкант и композитор, художественный руководитель Лондонского филармонического оркестра Салонен рассказывает об искусстве открывать уши, о том, как увидеть концерт глазами музыканта и как научиться отличать халтурщика от многостаночника.
– Оправдала ли себя идея фестиваля Балтийского моря?
– Однозначно, да. Важно ведь правильно сформулировать задачу и поставить цель. Мы выглядели бы нелепо, если бы пообещали собрать средства на очистку даже не всего моря, а даже, скажем, Финского залива.
Мы стремились изменить отношение как можно большего числа людей к этой проблеме. Несколько десятков лет политики всех стран Балтийского региона лишь отмахивались, стоило кому-нибудь заговорить о Балтике. Похоже, все просто в какой-то момент смирились с тем, что Балтийское море – самое грязное. Ну, мол, что делать, ничего не попишешь.
В концертах нашего фестиваля принимают участие лучшие музыканты Европы, их посещают крупнейшие политики стран Балтийского региона. С чистой совестью могу сказать, что тот диалог, который сегодня происходит вокруг проблем Балтики, уже можно назвать конструктивным и очень конкретным. Нет больше ни раздражения, ни безразличия. Приходит осознание необходимости совместных действий. Сегодня уже считается дурным тоном высказываться в таком роде: «Если Россия больше всех загрязняет, вот пусть и разгребает».
– Насколько Вас лично касается такой вопрос, как экология Балтики?
– Моей семьи он касается напрямую. Собственно говоря, импульсом для создания фестиваля послужила моя ярость. Я привез детей в Финляндию отдохнуть на лето. Уже не помню, что мне на тот момент было известно о состоянии воды в Балтийском море, но этот аспект я как-то в голову не взял. И вот, выехали мы на побережье, и я понял, что наш отдых накрылся. На берегу пахло, я бы сказал, тухлятиной. Я подошел поближе к воде и увидел, что она мутная, грязная, совершенно загаженная.
Я понял, что отпустить детей купаться в этом болоте я не могу.
– В 1977 году Вы стали «крестным отцом» финской музыкальной ассоциации, которую назвали «Общество открытых ушей». Целью ассоциации была поддержка проектов в области новой музыки. Сколько лет вам пришлось выступать в полупустых или практически пустых залах, прежде чем аудитория вошла во вкус?
– Мы знали, что на первых порах залы действительно не будут заполняться. Но музыканты должны исполнять новую музыку, несмотря на пустые залы, иначе аудитория таких концертов так никогда и не будет сформирована. Нужно помнить, что какой безнадежной не выглядела бы затея получить аншлаг на концерте новой музыки, человек по своей природе – существо любопытное. Это любопытство мы и использовали, на нем играли, распространяя двадцать лет назад идеи «Общества открытых ушей» в Финляндии.
В сегодняшней Финляндии концерты современных композиторов уже не нуждаются в усиленной рекламе, но уши российской публики, насколько я мог заметить, все еще закрыты для новой музыки. Например, в Петербурге, к сожалению, в отличие от других музыкальных столиц мира, да и просто крупных европейских городов, новая музыка практически не звучит.
– И что же мешает российской публике «раскрыть уши»?
– Руководители оркестров относятся к ней без энтузиазма, зная, что широкая публика оставит такие концерты без внимания, и выступление принесет лишь финансовые убытки. С другой стороны, аудитория, будучи лишена возможности слушать современные произведения хотя бы более-менее регулярно, не может пристраститься к этому репертуару и оценить его.
Хотя симфонические и камерные оркестры в России финансируются государством, никаких обязательств в плане репертуара у них нет – например, нет требования регулярно разучивать новые произведения, устраивать концерты новой музыки.
Если говорить о Петербурге, то ваш город считался центром новой музыки еще во времена Чайковского. Так продолжалось вплоть до экспериментов 1920-х годов, но вот затем свобода творчества и дух экспериментаторства пали жертвой сталинских репрессий, и – спустя многие десятилетия жизни под гнетом притеснений и страха (я говорю не о боязни язвительных рецензий партийных газет, но, в первую очередь, о страхе за собственную жизнь) – российским композиторам трудно обрести то важное для сочинителя ощущение, когда он пишет музыку, руководствуясь исключительно творческими соображениями.
– В 2009 году во время записи «Весны Священной» Стравинского музыкантам Лондонского филармонического оркестра, который Вы возглавляете, надели на головы специальные повязки с установленными на них видеокамерами. Сделанная таким образом запись концерта была продемонстрирована затем в промзоне на юге Лондона. Вы решили добиться у публики эффекта присутствия в оркестре?
– Я часто слышал от слушателей, что они мечтают оказаться в оркестре, почувствовать его пульс. Наш проект Re-Rite дал им такую возможность. Видео-проекции на стенах верфи демонстрировались в реальном формате. Получилось грандиозное зрелище – зрители смогли следить за концертом одновременно в нескольких ракурсах на стенах башни. Я выбрал для концерта эстетически нейтральное и просторное здание бывшей верфи, чтобы аудитория смогла избежать каких-то навязанных внешних ассоциаций. У каждого из слушателей была своя «Весна Священная».
Я знаю, что для некоторых людей этот концерт стал первым услышанным произведением классической музыки.
– Как Вы относитесь к такому понятию, как признание публики?
– Я получил в этом отношении гораздо больше, чем рассчитывал. Это приятно. Я совмещаю сочинение музыки и дирижирование, и поэтому ко мне, как и к другим многостаночникам, долгое время относились подозрительно. Мне было обидно, ведь это просто предвзятость. Человека, я уверен, стоит оценивать по результатам его труда. А многие рассуждают так: если он пианист, то не может быть хорошим дирижером; если он сочиняет музыку, разве он может прекрасно играть на скрипке? Многостаночников любят, не разобравшись, записывать в халтурщики.
Мы живем в век узкой специализации. Однажды во время перелета из Токио в Нью-Йорк мне довелось оказаться в соседнем кресле с человеком, который работал дизайнером подушек безопасности для одной из моделей Крайслера. Он отвечал за небольшую деталь всего лишь одной модели автомобиля. Такая специализация является сегодня общемировой практикой. Мой любимый пример современного разделения труда, возведенного в экстремальную степень, – приход в наш дом мастера по починке крыш. Казалось бы, чего проще: протекает крыша, позвони специалисту. Осмотрев протечку, мастер вынес свой вердикт. Дело не в крыше, а в кровле, заявил он, собрал чемоданчик, и ушел. Посетивший нас вслед за ним кровельщик обнаружил, что проблема, оказывается, в какой-то внутренней перегородке и, умыв руки, уехал. Перегородку, в конце концов, починили, но этот случай произвел на меня сильное впечатление.
– В юности Вы вели дневник, но потом забросили его. Чем это было вызвано?
– Привычка вести дневник возникла, скорее всего, от неуверенности в себе. Поверив в себя, я и думать забыл о дневнике. Никаких наполеоновских планов, амбициозных замыслов там не было. Возможно, мне нужно было доверить свои мысли бумаге, чтобы лучше разобраться в себе, разделить, что действительно важно для меня, а что – «на публику». Я писал в своем дневнике о том, что хотел бы получить свободу творчества, не связанную ничем возможность самореализации. И эта мечта сбылась.
