– Когда говорят об истории русской эмиграции, обычно начинают с первой (послереволюционной) волны. Насколько точно это определение?
–Так называемая первая волна сама себя назвала «первой». В то время как еще до революции существовала, в том числе и на территории Бельгии, большая группа наших соотечественников, подданных русского царя, которая приезжала сюда кто насовсем, а кто просто поработать. Быстро росли в Бельгии еврейская, польская, армянская диаспоры. Не следует забывать и о политических эмигрантах разного происхождения. Естественно это были противники самодержавия, борцы с ним – народовольцы, потом социал-демократы, эсеры, бундовцы, латышские социал-демократы и т.д. Особенно после Первой русской революции появилось множество изгнанников политических. Об этом нам кое-что известно, но ведь существовала еще трудовая иммиграция.
В моих собственных исследованиях я встречаю людей с фамилией Иванов, Петров, Медведев, которые с Урала или из Поволжья приезжали работать на заводах, и это были часто просто трудовые иммигранты. Приезжали, как и сегодня, на заработки. Токари, электрики... Мы говорим о конце девятнадцатого – начале двадцатого века.
На рубеже веков, к примеру, наш соотечественник основал в Мехелене салон по продаже автомобилей. В Антверпене, в Брюсселе и вокруг Брюсселя, в Валлонии, были большие заводы, где уже тогда работали выходцы из России. В любом случае говорить о том, что первое массовое появление наших соотечественников – результат революции и Гражданской войны, совершенно неправильно.
И раз уж мы сохраняем традиционную нумерацию («первая волна», «вторая»), то надо вспомнить и «нулевой цикл». Уже к началу Первой мировой войны в одном только Антверпене лиц с паспортами Российской империи было более 5 000. Это больше чем потом белых эмигрантов. И вполне сравнимо с нынешним присутствием наших людей в Антверпене.
С другой стороны, представители «первой волны» справедливо подчеркивали, что у их группы есть определенные особенности. Одновременно уехали из России сотни и сотни тысяч людей, точнее –- были вынуждены уехать. Все они были настоящими изгнанниками, беженцами. Социально они составляли, особенно в Бельгии, группу относительно однородную: представители бывших правящих и имущих слоев, с преобладанием дворянства –- офицеров и высоких чиновников. Именно так называемая первая волна оставила в истории Бельгийского королевства наиболее заметный, наиболее значительный след. В этом смысле они, безусловно, первые.
– Сегодня большинство нашей общины проживает в Антверпене. С чем это, по вашему мнению, связано? Или вы не согласны с таким утверждением?
– Начнем с того, что я не согласен с термином «община». Мы не единая община. Если сравнить с общиной не только марокканской или китайской, но даже греческой или итальянской, мы все очень разные. Ни одна организация не представляет всех. Не все со всеми общаются. Мы, естественно, делимся по национальному и по религиозному признаку. Есть люди, группирующееся вокруг русских православных храмов, а есть те, кто не имеет к этому никакого отношения. Кто-то стремится сохранить собственную идентичность, а кому-то важно побыстрей стать частью местного общества, и контакты с русскоязычными их не очень интересуют. Поэтому говорить об общине... Изначально мы не русская, а русскоязычная община. А это такой большой спектр...
Недавно я ехал в трамвае, и там оказалась группа польской молодежи. Трамвай большой, они не смогли сесть в одном месте, поэтому время от времени перекрикивались из разных концов: «Полацы! Полацы!» (поляки, поляки - прим. ред.). Можно себе представить, чтобы наши люди ехали вместе в трамвае, и кто-нибудь окликал других: «Русские! Русские!»? Не говоря уж о том, чтобы взывать: «Эй, русскоязычные!»... У нас нет этого органичного чувства единства, этой общинности.
Что касается статистики, то мне она не известна, да и никому не известна. По моим оценкам, в Большом Антверпене проживает около 4 000 русскоязычных. Однако никто их никогда не считал. В Бельгии не существует инструмента подсчета людей, часть из которых уже имеет бельгийский паспорт, часть не имеет, у других нет вообще никаких документов. Дома они говорят на разных языках, так что все это очень условно. Но мне всегда казалось, что в Брюсселе жизнь приезжих из бывшего СССР гораздо активнее, насыщенней, чем у нас в Антверпене.
Вообще наши люди, поселившиеся за рубежом, удивительно активны, это заметно и по культурным проектам. Многими можно только восхищаться. Поражаться тому, как они быстро ориентируются и адекватно воспринимают свою новую жизнь. Ведь довольно типичная фигура «первой эмиграции» –- это человек, который пребывает в постоянном унынии, ностальгирует, жалуется и хандрит.
К примеру, многие наши соотечественники-современники прекрасно осведомлены о культурной жизни страны, сфере развлечений и т.д. Я сам, прожив в Антверпене более 20 лет и даже написав по нему путеводитель, не знаю о многом происходящем в городе так, как знают те, кто приехал лет 6-7 назад. Они учат язык, быстро получают права, рассекают по городу на велосипедах. Хотя в стране исхода многие, может быть, даже никогда этого не делали. В этом смысле современные переселенцы из бывшего Союза намного энергичнее, активней своих предшественников.
– Об интеграции. С вашей точки зрения, зависит ли она от того региона, где живут соотечественники: Фландрия, Валлония, Брюссель ?
– Поскольку Фландрия богаче, то здесь больше работы. А если еще раз вспомнить «первую эмиграцию», где многие люди хотя бы элементарно владели французским языком, то они естественным образом тяготели к франкоязычному миру. Наши же люди приезжают в лучшем случае со знанием английского, поэтому им как бы все равно – что франкоязычная часть Бельгии, что Фландрия.
Впрочем, и это известный факт, Валлония и Брюссель намного больше привыкли к присутствию иностранцев. На них там, грубо говоря, меньше показывают пальцем. Присутствие в транспорте, в очереди и т.п. людей, которые говорят на другом языке, не так напрягает валлонов и жителей Брюсселя, как это происходит во Фландрии.
Никогда не забуду, как в первый раз пошел на выборы и на участке мы с женой говорили по-русски. Очередь смотрела на нас так, как будто инопланетяне на избирательный участок к ним прилетели. Было это не так давно – лет десять назад. В общем, не ожидали они встретить в «святая святых» гражданской жизни – на выборах – иностранца. Сейчас уже так не удивляются.
Тем более что иностранцы получили право участвовать в выборах, хотя бы коммунальных. Вижу, как наши соотечественники стали проявлять интерес к таким выборам. Меня иногда приглашают рассказать о политической системе Бельгии, институтах и партиях, потому что страна хоть и маленькая, но очень сложная.
(Продолжение следует)
