К моменту нашего знакомства три года заграничной экспедиции успели наложить на характер иностранного подданного всевозможные отпечатки. Так, он уже не удивлялся, что осенью, когда в стране начинается эпидемия гриппа, русские советуют вместо аспирина пить водку.
Знал, что безжизненные московские старушки, едва попав в вагон метро, проявляют чудеса витальности. Кроме того, Петр Алексеевич значительно пополнил свой вокабуляр, и ему не требовалось время, чтобы в разговоре с таксистом расшифровать все производные от трех- и пятибуквенных слов ненормативной лексики.
Однако многие вещи все равно оставались непостижимыми, хотя вид Петр Алексеевич старался сохранить невозмутимый. Но пытливый ум, что шило в мешке, – не утаишь. Француз постоянно задавал вопросы:
«Зачем в разгар зимы рабочие в Москве кладут асфальт?»
«Почему батареи центрального отопления топят так, что нужно держать окна открытыми?»
«Понимают ли автомобилисты, что, совершая обгон по грунту, они, таким образом, сами себе устраивают пробки?»
«С какой целью русские хранят дома поломанные утюги 70-х годов и совершенно новые эмалированные кастрюли из 80-х?»
«Кто проектирует эти дороги?»
«Для чего в центре города снесли старый особняк, а потом построили точно такой же, но из пластмассы?»
Однажды в жизни Петра Алексеевича случилось происшествие. На вечеринке его уговорили срочно ехать в Подмосковье и прыгать с парашютом. Опустим детали, кто, как и почему разрешил человеку, который только что выпил «на посошок», выйти на летное поле, тем более, что сам Мусин-Пушкин в тот момент о подобных мелочах не задумывался.
Итак, он взлетел, прыгнул, но приземлился крайне неудачно и сломал ногу. В местном травмпункте французу попытались оказать первую помощь: ввести анальгетик с помощью шприца многоразового использования, предоставить костыли, рассчитанные на карлика, и наложить гипс без марли, то есть прямо на кожу. Пьяненький доктор сообщил, что «рентгена нет, но операция очевидна».
Именно там, в сельской больнице, Петр Алексеевич перестал задавать вопросы. Он вдруг как-то расслабился и повеселел. И только к вечеру, добравшись до московской клиники, начал проявлять легкие признаки беспокойства: он сидел на белоснежной кушетке, в окружении аквариумов и мрамора, и тихо ждал, когда столичный врач начнет отдирать с ноги гипс вместе с волосами, чтобы, наконец, сделать рентген и осмотреть перелом.
Медперсонал успокаивал пациента, все были готовы в утешение проклясть и пьяного доктора, и медсестру, взявшую деньги за одноразовый шприц, и российскую медицину. Но Петр Алексеевич, к всеобщему удивлению, рассмеялся. Он никого не ругал и не жаловался. Более того, он сказал, что там, за пределами МКАД, работают «очень хорошие и добрые ребята», которые сделали все, что от них зависит и даже, за неимением сильнодействующих обезболивающих, предложили выпить.
Как-то ранним утром я застала Петра Алексеевича на дачном крыльце – он размышлял, с какой целью там хранится десяток аккуратно сложенных кирпичей: ведь их не хватит даже на строительство собачьей будки. Но спрашивать ни о чем не стал. По всему было видно – он давно понял для себя что-то очень важное.
