И пассажиры отчаянно гуляли, кто держась за стены коридора, кто заливая баки и страх финской водкой и шведским пивом. К утру вакханалия на борту немного поутихла. Одних еще не отпускала морская болезнь, за других уже взялся абстинентный синдром, и тихими сухопутными крысами мы сошли на берег, признавая, что вчистую проиграли эту ночь Балтике, которая сожрала бы нас в темноте ненароком и ничего бы не почувствовала.
После милого, мирного и по-сельски серьезного Хельсинки, Стокгольм навалился, как пышнотелая величественная прима. Я помню первую растерянность от этого северного изобилия и непредсказуемости. Стоило привыкнуть к масштабу городских площадей и размаху замков, как все сменялось суетливой скорописью кривых переулков, и город буквально загонял нас не в улицы, а в настоящие щели. И все время, сбивая с сухопутного ритма, в городской пейзаж вмешивалась вода.
Так наша компания кружила по Гамла Стану (старому городу), смирившись с тем, что, пусть с первого раза мы ничего здесь не поймем, но хотя бы надышимся чистым воздухом и, возможно, нам все-таки повезет и, мы встретимся с той семгой, которая, по словам Бродского, выпрыгивает из воды, чтобы поздороваться с тобой, «как только выходишь из отеля».
Семга нас игнорировала и шныряла по своим делам в темной воде каналов и заливов. Попытку знакомства пришлось повторить. И не раз. И в очередной приезд в Швецию я обнаружила, что восприятие страны напоминает калейдоскопическую коллекцию. Крутанешь воспоминания вправо, выложится один узор, влево – другой, тряхнешь, как следует, всплывет и вовсе что-то удивительное.
Например, номер в гостинице в порту Фрихамнен, в который невозмутимые пассажирские и грузовые паромы входили через окно, как те верблюды в игольное ушко. Цепляли боком постель и сон и отчаливали прочь, под видом угловатых облаков заполняя горизонт.
Или бесконечная очередь, которую мы отстояли в музей на острове Юргорден, в котором спрятали от моря и солнца знаменитый королевский галеон Васа. Из-за неточности в расчетах, корабль с помпой затонул при первом же спуске на воду в 1628 году, утянув с собой на дно несколько сот человек. Позже, в середине 20 века на его поиски потратили почти пять лет, при том, что лежало судно в центре Стокгольма, у острова Бекхольмен. Подняли, почистили и спрятали под крышей. Ослепленные солнцем, мы не сразу различили в потемках старое военное судно, печально мотающее срок на суше под софитами. И чего-то так жалко стало этого узника, что мы поспешили прочь.
Или Сальтшёбаден (Saltsjöbaden), крошечный понтоватый городок в пригороде Стокгольма. С гостиницей, больше похожей на замок, в башнях и террасах. С парковкой белых яхт вдоль берега. С парой пожилых шведов, которые каждый день швартовали свою «Элоизу» у крутого местного ресторана и в обществе гигантского пуделя Майло отправлялись разделывать лосося. Ивару тем летом стукнуло 80, Шарлотте 78. Интересно, живы ли они? Приходят ли все так же под парусом к ресторану? Ставят ли Майло миску с водой у ножки стула?
Или одна сумасшедшая ночь в Стокгольме, в крутом баре, в который мы ввалились уже под мухой, а там женщины в красных платьях пили ром и почему-то танцевали сальсу. И мы все тоже пили и танцевали, как умели, а потом выпали на уже темные улицы Сёдермальма и направились в сторону своего Scandic. И сразу заблудились, буквально на первом же повороте, и сначала хихикали, а потом стало так страшно, что все затихли и пошли на цыпочках. И вот тут в районе Софо, в тишине квартала, раздались чьи-то шаги. Совсем рядом, совсем близко, мы зашикали друг на друга, но это были не мы. Кто-то шел так близко, что, казалось, руку протяни, дотронешься до неизвестного пешехода. Неизвестного и невидимого. Стокгольмский морок преследовал нас квартал за кварталом, и стаял, исчез только перед Гамла Станом.
А потом я поняла, что в Швецию не наездишься, всего не увидишь, не узнаешь и не поймешь, и вообще, у меня есть свой код доступа, своя эстетская связка ключей к этой чужой стране. Трое мужчин, три выдающихся покойника. Великий и ужасный Ингмар Бергман, «кока-кольный крокодил», как его называли, имея в виду популярность и крутой нрав режиссера, не менее великий и не менее ужасный Иосиф Бродский и совсем не такой великий и, судя по отзывам знавших его людей, милейший Стиг Ларссон.
Бергман родился в Уппсале, в 70-ти километрах от Стокгольма. Потом он вернется в город и снимет здесь «Земляничные поляны», фильм по его словам: "совершенно реалистический, в котором вдруг открываешь дверь и входишь в своё детство...". Он сменил несколько адресов в Стокгольме, был связан со столицей работой и своими бесконечными влюбленностями, ставил в театрах Хельсингборга и Гётеборга, и, наконец, влюбился в остров Форё, где провел без малого полвека, где был похоронен в своей любимой кожаной куртке и кроссовках Адидас, и куда после его смерти перевезли и перезахоронили рядом с ним прах его последней жены Ингрид Бергман (Карлебу). Другую Ингрид Бергман, однофамилицу-актрису, режиссер снял в 1987 году в своем фильме «Осенняя соната» и ее номинируют на «Оскар».
У пасторского сына было десять больших любовей, пять браков, девять детей, он снял больше сорока фильмов и оставил после себя более семи миллионов долларов наследства. Его последней страстью стал остров Форё, в переводе «овечий рай». Клочок земли, болотные топи, невероятной красоты пейзажи. Остров душевной анархии, на котором нет ни полиции, ни почты, ни больниц. Остров, в который Бергман влюбился, куда окончательно перебрался за несколько лет до смерти и где местные жители, по его словам, никогда не сдавали его любопытным туристам. Берегли.
Он снял здесь «Стыд», «Страсть», «Сквозь мутное стекло». Потом, сюда же на Форё, приехал со съемками Андрей Тарковский. Он снимал «Жертвоприношение» с бергмановским оператором Свеном Ньюквистом и бергмановским актером Эрландом Юзефсеном. Сам Бергман в этот год с другим оператором и актерами снимал «Благословленных». Ему было 68 лет. 21 год до смерти. Он еще снимет два фильма, еще девять лет проживет его последняя жена Ингрид, чью смерть он назовет катастрофой и после похорон окончательно скроется в своем доме в «овечьем раю», изредка принимая друзей и детей.
Это Бергман. Ленинградско-нью-йорско-венецианского Бродского, формально с этой страной связывает только Нобелевская премия, которую он получил здесь в 1987 году. Но все не так просто. Именно в городской ратуше Стокгольма он, 50-ти летний, заключил брак с Марей Соцциани, тоже своей последней женой, 21-летней итальянкой. Бродский прожил с ней совсем немного и скончался от инфаркта в Нью-Йорке, когда их дочери Анне исполнилось всего два с половиной года.
Сейчас это двадцатидвухлетняя красавица, не получившая толком никакого образования, живет в Европе и, по ее словам, очень постепенно знакомится с творчеством великого отца. Она словно не понимает, кем он был, и говорит, что, конечно, связана с поэтом биологически, но для нее эта связь – не самое главное. И, кстати, Марина Басманова, огромная любовь Бродского, вопреки его настоянию, не только дала их сыну Андрею отчество Осипович, вместо Иосифович, но и свою фамилию. И Анастасия, его дочь от балерины Марии Кузнецовой не унаследовала фамилию отца. И как-то растворились в прямых потомках следы поэта. Обидно. Несмотря на всю мировую славу.
Именно Швеция природой, погодой, небом и ландшафтом напоминала Бродскому оставленную Родину, до которой отсюда было рукой подать и, вместе с тем, не дотянуться. С конца 80-х и по 1994 он регулярно проводил здесь несколько месяцев в году. Написал «Набережную Неисцелимых». Встречался в Стокгольме с друзьями – Барышниковым и Старовойтовой. Его друг и переводчик однажды сказал, что Швеция, это: «электрификация всей страны минус Советская власть». Формулировка Бенгта Янгфельдта чрезвычайно понравилась Бродскому.
Что-то находил он в этих продуваемых всеми ветрами пейзажах, писал, что: «Швеция — это та цветовая гамма, та звуковая гамма, которые мне понятнее всего остального». После посещения Фагердала, города на севере страны, Бродский написал:
голые мачты шведских
яхт, безмятежно спящих в одних подвязках,
в одних подвесках
сном вертикали, привыкшей к горизонтали,
комкая мокрые простыни пристани в Фагердале
Хозяева дома, который он снимал на островах, попросили его оставить автограф на входной двери. Возможно и сейчас, спустя 19 лет после его смерти, подпись Бродского остается на том же самом месте.
И Стиг Ларссон. Швед шведский, уроженец Шеллефтео, потом этот металлургический город всплывет в «Девушке с татуировкой дракона», когда по сюжету дочь Микки отправится туда в летний лагерь. А Ларссон напишет три книги серии Миллениум, которые перевернут мир жанра. Его Лисбет Саландер и Калле Блумквист оживят Стокгольм, его окресности и воображение читателей по всему свету, а Лисбет, после кражи денег со счетов Виннерстрёма, еще и попадет на 11 место списка Форбс, как одна из 15 самых богатых вымышленных персонажей.
Сам Ларссон, трудоголик-журналист левых взглядов, выкуривал по три пачки сигарет в день, заливал в себя литры кофе и скончался, как Бродский, в 50 лет, и тоже от инфаркта, поднявшись пешком на седьмой этаж столичного офиса, по причине отключенного лифта. Он так и не дождался мощной волны успеха, прокатившейся не только по Швеции, но и по всему миру. Перевод «Девушки» на 40 языков общим тиражом более 60 миллионов экземпляров. Экранизация в Швеции, экранизация в Голливуде. Призы, награды. Режиссер Дэвид Финчер, Дэниел Крейг в роли Блумквиста. Говорят, что шведский журналист Давид Логенкранц все-таки презентует четвертый том этой осенью. Стиг Ларссон успел написать около ста страниц «Девушки в паутине», Логенкранц расписал остальные. Что получилось, пока неизвестно.
С Ларссоном, кстати, связана история, по глупости похожая только на знаменитый прокол студии звукозаписи, не принявшей в свое время всерьез группу Битлз. Пакет с тремя романами так и пролежал не тронутым в первом издательстве, куда его отнес Ларссон. Журналисту надоело ждать, он отдал рукопись в Norstedt, там сразу поняли, какая удача привалила и быстро опубликовали романы. Но даже сотрудники издательства потом признавались, что такого успеха они не ожидали.
Лисбет Саландер, этакий киберпанковый вариант линдгренновской Пеппи Длинныйчулок, вошла в пантеон легендарных героев. А ведь началось все с того, что в юности Ларссон стал свидетелем изнасилования женщины по имени Лисбет, которой он так и не смог тогда помочь. И написал потом свой мега-бестселлер в каком-то смысле, пытаясь изжить мучительное чувство вины.
Естественно, Бродский, Бергман и Ларссон, это индивидуальный набор. Для кого-то Швеция, это АББА, Грета Гарбо, Астрид Линдгрен, Дольф Лундгрен, «Интердевочка» Петра Тодоровского, Альфред Нобель или Карл Линней. Или сладкая выпечка Луссекатт, морская щука Лютфиск или Сюрстрёмминг - знаменитая квашеная салака с душком. Или все вышеперечисленное, плюс бесхвостая Далекарлийская лошадка, раскрашенный символ страны, сувенирчик, размером с ладонь. Хотя есть среди них и свои гиганты. Почти семиметровая лошадь весом в полторы тонны установлена на другом континенте, в Америке, в штате Миннесота, где она стоит не просто так, а напоминая всем о шведских корнях первых переселенцев. Ее праматерь еще больше. В Швеции в городе Авеста только ленивый не заметит тринадцатиметровую красную кобылу, рядом с которой люди всегда выглядят муравьями. Здесь она никому ничего не напоминает, а просто радует глаз.
И Швеция его радует, и столица, и Упсалла, и Форё, и Сальтшёбаден, и пудель Майло, и так и не показавшая свой хвост семга. И когда Silja Line, груженная хмельными пассажирами, отчаливает от шведского берега, ты чувствуешь, что совсем не обязательно драматически прощаться, шмыгать носом и сорить монеткой. Вернешься домой, поставишь, например, «Седьмую печать», и вот ты опять в стране холодного ветра, невероятного языка, высоких блондинов и безумных облаков над морским горизонтом.
Черно-белым. До следующего приезда.
