Впервые оказавшись в Венеции, я для разнообразия захлебнулась слезами. Не знаю, что уж это было, но при виде куполов базилики Сан-Марко у меня натурально брызнуло из глаз. Старикашка-итальянец, заметив раскисшую фемину, только головой покачал. Насмотрелся, видимо, на чувствительных дамочек в соплях, сраженных синдромом Стендаля на знаменитой площади.
Однако так получилось, что в тот раз эти виды достались мне непросто. Сначала пришлось отмотать двое суток в поезде от Москвы до Будапешта, потом около семисот километров улетело под капот арендованного авто на маршруте до славного хорватского города Пореч, потом настало время пересесть на катамаран и сцепиться с каким-то итальянским хлыщем в белых штанах, который решил, что в моем идеальном паспорте какая-то не такая отметка на визе.
Он явно хотел за просто так оставить меня без Венеции, но не тут-то было. Меня от напряжения чуть не вырвало на его отвратительные панталоны. Скандалистку оттерли в сторону, инцидент замяли, и я, фыркая и отплевываясь от нерастраченного яда, прорвалась-таки на плоскую посудину.
Катамаран задрал нос, развивая скорость, и спустя три часа я забыла не только хлыща, но и большую часть своей жизни. В окне нарисовался пейзаж, практически не изменившийся со времен Карпаччо и Каналетто. Он заставил меня просить попутчиков, чтобы они как следует пощипали меня за бока.
Казалось, что я, на выбор: в раю, в кино или во сне. И то, и другое, и третье было одинаково прекрасно, но самым прекрасным был вид с зеленой воды на пьяцетту, дворец Дожей и колонны со святым Теодором и крылатым львом. Примерно такое же чувство головокружительного внедрения в пейзаж у меня было еще дважды: на Рижском взморье и на подъезде к Манхеттену.
Но и это еще был не финал того путешествия. В компании оглушенных своим счастьем пассажиров мы высадились на берег где-то в районе Дорсодуро. Теперь оставалось всего ничего: найти в незнакомом городе с обрушенной системой нумерации домов крошечную гостиницу где-то в сестиери Сан-Марко, что звучало одновременно прекрасно и безнадежно.
С первой попытки балбесам удалось упереться в тупик в конце каскада набережных, из которых я распознала только набережную Неисцелимых (Fondamenta Zattere agli Incurabili). Попытка идти прямиком на божественной красоты купола церкви делла Салюте обернулась фиаско, балбесы растерянно потоптались на горячей мостовой и направились куда-то на север, приставая к прохожим и ориентируясь по солнцу и мутным стрелкам (ницьолето), обещавшим прямо за углом Piazza San Marco.
Перебравшись через деревянный мост, как потом оказалось, мост Академии (потом вообще много чего оказалось), мы еще пошныряли по лестницам и переходам, изнывая от убийственной июльской жары и проклиная свои раскаленные чемоданы, как вдруг колоннада музея Коррер расступилась и... и тут я и заревела.
Я чувствовала себя Афанасием Никитиным, не на AlItalia, а на своем горбу преодолевшим каждую кочку на пути к мечте. Еще бы тут было не всхлипнуть. Хотя, говорят, бывало и хуже. Так, в 17 веке два наших посла в июле выдвинулись с дипмиссией из Московии и только в январе оказались в Яснейшей. Вот, видимо, парни заливались слезами счастья на Сан-Марко после почти полугодового променада!
Так или иначе, но Венеция, которая так тяжело досталась мне в первый раз, уверено расположилась в моем сердце, в самом заповедном его отделе пылкой и беззаветной любви, и ее уже никакими силами оттуда не выковырить. Я молюсь на сваи, на которых она держится, проклинаю теорию глобального потепления и верю в лучшее.
Потом мне довелось подлетать на самолете и подъезжать сюда на автомобиле и поезде, и я пришла к выводу, что все пути, что ведут в Венецию, хороши. Плохи те, что отсюда уводят. Но тут уж ничего не поделаешь. Хотя Бродский в каком-то смысле постарался, чтобы его дорога в один конец завершилась именно здесь.
На обороте его могильной плиты сделана надпись «Со смертью не все кончается» (Letum non omnia finit). И действительно, спустя год с небольшим после кончины поэта в Нью-Йорке, летом 1997 года он все-таки был перезахоронен здесь, на Сан-Микеле, в протестантской части кладбища. Практически единственный вариант остаться в Венеции навсегда.
Справедливости ради, надо признать, что далеко не все очарованы Венецией. Томмазо Маринетти назвал ее «базаром антикварных подделок», «магнитом для снобов и дураков со всего света», «койкой, в которой переспали целые караваны развратников».
Америго Бартоли считал Венецию «старой аристократкой, страдающей одышкой». А Марк Твен так и вовсе сравнивал собор Сан-Марко с огромным бородавчатым клопом, «который, растопырив свои ножки-колонны, задумчиво выполз на прогулку». Ну тут что далеко ходить, я и от своих живых-здоровых друзей-приятелей слышу, что в Венеции дорого, официанты хамы, фасады обшарпанные, а из каналов воняет.
Каждому свое.
По одним данным, население Венеции, за вычетом миллионов туристов, полирующих здесь каменные мостовые, более 260 тысяч. Это примерно как в нашем Марьино. Только Марьино - один из 125 районов столицы. В общем, страшно сравнивать. По другим сведениям, местных жителей раза в четыре меньше, и население продолжает уменьшаться.
Горожан выдавливают дороговизна и туристический бум, дома проседают, вода наступает и вообще, Венецию окружает атмосфера некоторого испуга. А ну как правы те кликуши, что обещают, что через сто лет над Адриатикой будет возвышаться в лучшем случай только маковка Кампаниллы с ее Марангоной, самым древним колоколом на земле?
А как там под водой поживают сваи из альпийской лиственницы, которая, вроде, не гниет, но все равно как-то тревожно. Под одной церковью делла Салюте их, говорят, больше миллиона.
Есть и романтизированные, разошедшиеся поп-тиражами страшилки. Как история о знаменитом палаццо Дарио, к которому вроде как приценивался Вуди Аллен, но потом передумал. То ли жаба задушила, то ли все-таки произвели впечатление байки о проклятье, преследующем владельцев дворца на Гранд Канале. Тут тоже уже не разобрать, что это - теория случайных совпадений или правда большинство хозяев палаццо, богачей и знаменитостей, померли не просто так, а по какой-то сверхестественной причине, связанной с дворцом.
Или вот рассказы о том, что в туманные ночи по площади Сан-Марко все еще скачут красавцы кони с фасада базилики, которых в разное время только и делали, что воровали: Венеция у Византии и Наполеон у Венеции. Венецианцы коней, предположительно работы Лесиппа, в город вернули, но позолоченные оригиналы спрятали от греха подальше внутрь базилики, выставив на фасад их копии.
Только вот рубиновые глаза коней бесследно исчезли, пока их таскали туда-сюда через Альпы. И теперь безутешная четверка якобы распугивает ночами случайных прохожих, гарцуя по знаменитой площади в поисках своих драгоценных глаз. Ну что ж, даже если это не так, все равно красиво.
А правда, так это то, что колонн на пьяцетте должно было быть три. Компанию святому Теодору и святому Марку мог составить некий крокодил, но – не повезло. Все колонны, вывезенные опять же из Византии, благополучно достигли венецианского берега, две выгрузили, а вот третью бесславно утопили в заливе.
Мало того, те две, что все-таки оказались на набережной, пролежали там еще почти сто лет, поскольку украсть тяжести оказалось проще, чем потом установить. Но с установкой в результате венецианцы все-таки справились, а крокодила так и не нашли. Некоторые особо впечатлительные горожане клянутся, что видели каменную рептилию, шныряющую во время шторма в зеленой волне и сверкающую злобным глазом на потомков тех растяп, что отправили ее в один конец на илистое дно лагуны.
С Сан-Марко всегда тяжело уходить. Даже, когда еще не уезжаешь, а просто углубляешься в плотные лабиринты переулков, чтобы добраться до Риальто или Заниполо, все равно с сожалением оглядываешься назад. Да и сама Венеция, это всегда про восхищение и расставание. Сюда сложно приезжать ненадолго.
Сначала тебе кажется, что впереди три огромных и безбрежных дня и три роскошных и бессонных ночи, а потом вдруг, словно кто-то щелкает пальцами, и ты опять стоишь в Марко Поло. Регистрация, борд карта, ручная кладь, расселись, взлетели и все сказки остались позади. Но как хочется вопреки визам и правилам остаться в этом «граненом воздухе», розовом мраморе, зеленой воде, хоть котом, хоть голубем, хоть трещиной, хоть придонным моллюском. Смерть в Венеции, здесь всего лишь сюжет, этот город – прекрасная декорация для перехода в иной мир и вечную жизнь.
Разговор о том, что взяла и что дала миру Венеция может затянуться. С одной стороны, о венецианцах еще в 13 веке говорили, что «они хотели бы захватить весь мир, если бы только могли». С трофеями ребята явно не миндальничали и тащили домой все, что плохо и хорошо лежало. Однако в каком-то смысле Венеция по-своему рассчиталась с миром.
Казановой, Марко Поло, Каналетто, Беллини, Карпаччо, Вивальди, Гольдони, Якопо Робусти Тинторетто. Тицианом, который здесь родился и умер с кистью в руке, сраженный чумой. Горожане так ценили и почитали художника, что вопреки санитарным нормам того времени не сожгли, а с почетом похоронили в церкви деи Фрари. Панталоне и Коломбина – венецианцы, а Арлекин и Бригелло - уроженцы венецианских провинций Бергамо и Брешии.
Именно в Венеции книгопечатник Альдо Мануцци в 15 веке изобрел курсив, тот самый изящный Italic, наклон шрифта, который пережил столетия и закрепился сегодня в каждом компьютере. А зеркала, а бисер, а плиссе, а апероль-шприц (хотя здесь все-таки больше постарались австрийцы), а Флориан, а местные путаны?
Понятное дело, не венецианцы их придумали, но какое изящество они придали самой идее. В 16 веке в Венеции было более 11 тысяч куртизанок, а с монашками свободных нравов набиралось и все 13. До сих пор в районе Сан Поло можно встретить названия вроде ponte de la Tette, мост «Сисек». Венецианские карампаны, роскошные, рыжеволосые, с бледной кожей, они были и уж тем более стали романтизированным украшением этого города. Одна крайне популярная венецианская куртизанка оказалась даже увековечена на знаменитом полотне Тициана «Любовь земная и Любовь небесная», по иронии судьбы в образе последней.
А своей волшебной бледности, говорят, девушки добивались, прикладывая к лицу вымоченное в молоке мясо. Вот почему всегда что-то по-настоящему прекрасное обязательно соседствует с чем-то крайне банальным, вроде куска говядины?
Венецианцы были любвеобильны, отважны, азартны, трудолюбивы и гениальны. Были они и хитры, коварны и жестоки на расправу. Казнили преступников здесь же, на пьяцетте, между теми самыми двумя колоннами. С тех пор, кстати, считается дурной приметой проходить между ними, однако кто сейчас об этом знает, помнит или относится к этому всерьез.
Осужденному сначала отрубали кисти рук и вешали ему же на шею. В таком жалком виде преступника доставляли на Сан-Марко, затем обезглавливали и четвертовали. А однажды, отловив поджигателей Венеции, здесь же между колоннами их закопали живьем, да еще вверх ногами. Данте явно было чем вдохновляться на земле, описывая ужасы своего Ада.
Венеция переживала взлеты и падения, на 120 доже закончилась одна ее история, но, как всегда это бывает, началась какая-то другая. В наше время этот город захвачен туристами в коротких штанишках. Привередливым гурманам остается расчехлять свои камеры только ночью или на заре, когда улицы свободны от толп, разодетых в шорты, майки, кроссовки и бейсболки.
В Венеции прошлое и настоящее не смешиваются, как вода и масло. И только, пожалуй, угар февральского карнавала примиряет и связывает времена. Но карнавал заканчивается, шнуровка корсета лопается и туристы-потребители в ничего не значащей одежде со своими кэнонами и никонами в руках возвращаются на древние кампо и калле.
И ты выходишь мартовским утром из кафе, захмелевший от счастья и ристретто, и идешь, идешь, куда глаза глядят и ноги ведут. И морочит, и тянет тебя в свои дворы и подворотни Венеция, и ты знаешь, что, мягко говоря, ты у нее не первый, но от этого не ослабевает острота восторга и жажда обладания.
Но, похоже, бессмысленно что-то писать про Венецию просто так, от полноты чувств. Надо все-таки исхитриться, чтобы в вас ударила молния на Сан-Марко. Тогда, возможно, вы увидите что-то новое в вековых фасадах, что-то, что до вас не заметил никто другой. Или сам город, обычно великодушно-равнодушный к человеку, вдруг заметит вас. Одно но! Не факт, что вам понравится то, что вы ему понравитесь. Венеция не всегда отпускает своих любимцев.
И пусть только душой, но вы рискуете остаться здесь навсегда.
