Чем внимательнее вглядываешься в эту сельскую пастораль, тем труднее верить глазам. На участке перед одним из домов керамическая фигурка садового гнома – таких выставляет у крыльца всякий рачительный бюргер. Правда, этот коротышка – со вскинутой правой рукой. На деревенской доске объявления - снимок с юным блондином, также вскинувшим руку; не то «зиг хайль» салютует, не то дорогу показывает – ладонь устремлена к табличке «Добро пожаловать в Ямель, свободный, социальный, национальный».
В самом сердце этой национальной резервации, на стене гаража, выходящего к лугу, изображение образцовой ячейки голубоглазого общества: папа, мама, я – арийская семья.
На тридцать пять жителей в Ямеле одно предприятие – фирма по сносу и сбору металлолома Свена Крюгера. Девиз организации прибит к ржавым воротам: «Снесём всё, что нужно. Парни для грубых дел».
Предприниматель и вожак всей деревни Крюгер только недавно вышел из тюрьмы, отсидев очередные три года за незаконное хранение оружия. Именно он отвечает уже двадцать лет за то, чтобы у односельчан в этом германском догвилле не возникало друг с другом расхождений во взглядах. А если и есть они у кого, держите их при себе. И рот на замке. С посторонними тут не церемонятся: не успеваем мы поздороваться, как нам уже советуют проваливать.
С начала 90-х единомышленники Крюгера из Национал-демократической партии (НДПГ), крупнейшего в Германии праворадикального движения, один за другим скупали пустовавшие здесь дома. Красивая, хотя и бедная ГДРовская глубинка. Если вдруг на это жильё появлялись другие соискатели, то дома, выставлявшиеся на продажу, в одночасье сжигались. Сквозь заросли кустарника до сих пор виднеется пара обуглившихся крыш.
Говорят, что тут в каждом доме, стоит лишь внутрь заглянуть, найдётся что-нибудь любопытное: переиздание «Майн Кампф», портреты Гесса, записи немецких маршей и прочий паноптикум.
Каждый день в крохотную деревню наведывается полицейский наряд. Объезжает село два-три раза и возвращается в город. «Мысли свободны, и нет им запрета» - припев из старинной немецкой песни на деревенской доске объявлений недаром соседствует с фотографиями нордических атлетов. За отсутствием состава преступления продолжаем мерить расстояние до Кёнигсберга.
Ямель расположен в Мекленбурге, в прошлом – милой аграрной провинции ГДР. Пшеничные поля, кирпичные кирхи, редкие средневековые городки и Балтийское море – идиллия. Теперь это единственная в Германии земля, в которой столь же оголтелые партайгеноссе господина Крюгера представлены в региональном парламенте, пускай, и всего пятью депутатами.
Их партийный райком окопался в построенном Крюгером здании в промзоне соседнего городка. Это скорее театрально, чем тревожно: дощатый забор с колючей проволокой и рвом, знамёна НДПГ, лай сторожевых овчарок и лозунг над входом на древненемецком: «Лучше умереть, чем быть рабом». Местные жители от расспросов тут же уклоняются – они вне политики, а потом… разве продашь жильё с эдаким видом из окон? Да и просто хотелось пожить.
Ультраправым на западе Германии на такой успех, как у Крюгера и компании в Ямеле, рассчитывать даже не приходится. От Мюнхена до Кёльна люди в куртках-бомберах и чёрных сапогах в глазах абсолютного большинства – безобидные идиоты, объект если уж не презрения, то уничижительных насмешек.
А тут, на востоке, в крохотном Ямеле и подобных ему деревушках, в неонацистах многим видится реальная угроза. Отпетых праворадикалов на всю округу наберётся несколько сотен. Они, разумеется, в меньшинстве. Но большинство терпеливо молчит. Я снова пытаюсь заговорить с жителями деревни – теми, что выглядят не так агрессивно: без обритых голов и наколок по всему телу. Супружеская пара предпенсионного возраста боязливо проскальзывает мимо меня в дом, не проронив ни слова.
60-летний Генрих – его дом в этом Ямеле-Догвилле стоит прямо посередине – единственный, кто не прочь пообщаться. В деревне он один из старожилов и помнит, как в конце 80-х идеалы коммунизма вмиг сменились обыкновенным фашизмом. В местной, ГДРовской школе, вспоминает Генрих, эти ребята учили, как и все, русский язык, носили синие рубашки FDJ (аналог комсомола), а в день рождения Тельмана выходили на парадные линейки. Но потом их вдруг – изумляется он до сих пор – подменили, что ли. Не понимает.
…Вопрос, кто такие фашисты, в официальной историографии ГДР разрешался на удивление легко. В двух словах, это – те, кто напал на Советский союз, плёл на Западе после войны интриги против рабоче-крестьянского государства или сражался до 1945-го в рядах Вермахта и СС. А потом просто куда-то исчез, растворился.
Фашистами, короче, мог быть кто угодно – только не сами трудящиеся ГДР. Свою жизнь под присмотром советского брата они начинали с чистого листа, и раскаиваться, вроде, было не за что. Да и зачем копаться в постыдном прошлом своей страны, а тем более, семьи, раз сказано отцом всех народов: гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остаётся. Восточнонемецкий народ гордо нёс знамя социализма, не задавая лишних вопросов. И в 1990-м году донёс его – до самой деревни Ямель.
Стоит ли удивляться, что в 2015-м большинство мусульман, мигрантов и беженцев – на западе Германии, в то время как самые беспощадные борцы с «понаехавшими» – на востоке. Там, где у страха глаза велики. А между ними снова, как четверть века назад, стена. Предубеждений.
Хорст и Биргит Ломайеры родом из западногерманского Гамбурга. Он музыкант, она писательница. Двенадцать лет назад обоим наскучила жизнь в шумном городе. Всего в часе езды от Гамбурга супруги нашли одно из самых красивых сёл на всём балтийском побережье: бескрайние леса, холмы и огромный каменный дом на окраине Ямеля, в который Ломайеры тут же влюбились. Простора здесь, решили оба, хватит и для друзей, и для вдохновения.
Но вдохновение улетучилось, едва новосёлы познакомились с соседями. Война началась молниеносно. Мелкие шалости – вроде повседневного хамства, записок-проклятий и дохлых мышей в почтовом ящике – чередовались с анонимной уголовщиной. Месяц назад, например, злоумышленники во дворе у Ломайеров сожгли амбар и дали понять, что на этом не остановятся: убирайтесь отсюда, пока мы не спалили сам дом.
Другие бы уже давно собрали чемоданы, но Биргит и Хорст решили стоять до последнего. Воспитательные беседы с соседями? Не смешите их бритые черепа. Обращения в полицию? Бесполезно: стражи порядка приезжали, уезжали, Свен Крюгер выходил на волю и садился в тюрьму, а угрозы от его подельников сыпались безостановочно.
В разгар этого противостояния, когда другие б на их месте уже давно капитулировали, Ломайеры придумали ассиметричный ответ для односельчан. Августовским вечером 2007-го тихий, угрюмый Ямель внезапно для его обитателей загрохотал. На подмогу осаждённым художникам прибыли буквально «группы поддержки»: музыкальные коллективы из числа друзей, друзей друзей и незнакомых сочувствующих... На лужайке возле старинного особнячка они запустили концертный марафон на несколько дней: панки, рокеры, исполнители регги и блюза. Жанры значения не имели – главное, чтобы громкость побольше и – брезгливость к публике через дорогу.
Гастролёры разъехались, угрозы в адрес устроителей необыкновенного концерта только участились. Ломайеры не испугались и пошли ещё дальше, превратив приятельский междусобойчик в полноценный опен-эйр – со звёздами, на выступления которых в Берлине или Кёльне с трудом попадёшь. А в Ямеле – пожалуйста: за яблоневым садом вам направо.
В этом году на забытый богом хутор внезапно нагрянули «Die Toten Hosen», самая популярная в Германии панк-группа. А предыдущим летом в Ямеле играла «Alphaville», легенды синтипопа, известные во всём мире. И нет, ещё не тысячи, но сотни, сотни гостей.
Мы пьём пиво с ребятами из молодой немецкой группы «Arsen». Четыре немца, турчанка, японец. Все разговоры, конечно, о наплыве беженцев. Нет, не о том, как этому наплыву положить конец, а как помочь людям, бежавшим от нищеты и войны, ощутить себя дома на этой немецкой чужбине. «Коричневый сброд в тех домах напротив» ребята обсуждают разве что вскользь – взять с этой публики всё равно уже нечего, их не исправить и не переубедить. Но одно очевидно: те, кто привык считать себя в Ямеле большинством, вдруг оказалась тут в абсолютном меньшинстве. И в очень неприятном дискомфорте.
Мимо всё время пробегает Биргит Ломайер. Эти три дня она работает концертным агентом на собственном фестивале. Вместо гостиничных номеров для большинства музыкантов – палатки, разбитые впритык друг к другу в палисаднике перед домом. Друзья Биргит рядом режут садовые огурцы для салата – после концерта всех надо ведь накормить. Рядом, в кустах ежевики, с чуть смущённым видом даёт интервью репортёрам Эрвин Зеллеринг, министр-президент земли Мекленбург - Передняя Померания, а чуть поодаль – Мануэла Швезиг, немецкий министр по делам семьи и молодёжи.
Под ногами у министров и у съёмочных групп бродит домашний кот Ломайеров. Ему можно туда, куда нельзя почти всем остальным – у входа в дом Ломайеров нацарапано карандашом: «Пожалуйста, не заходите сюда сегодня – мы ведь тут ещё и живём». Громоздкие телевизионные ПТС каким-то чудом смогли припарковаться здесь же, в огороде. У корреспондентов «ARD» и «ZDF» идут прямые включения на вечерние новости.
Главный фон за их спинами и главная тема в эту минуту в стране – тот самый сожжённый сарайчик Ломайеров. Отремонтировать можно? Собрать деньги на новый? Деньги собрали моментально – чек на пятьсот евро небогатая коммуна вручает семье прямо на фестивальной сцене. Аплодисменты. Сцена. Светлые лица. Яблони. Через неделю пора собирать урожай. Жизнь продолжается.
Не то, чтоб мне туда хотелось, однако я иду посмотреть, что происходит в это время на другом конце деревни, отделённой от фестиваля двойным полицейским кордоном. Но музыку-то не перегородить – отлично слышно и гитарные запилы, и соло на саксофоне, и одобрительные крики. Семейство Крюгеров спешно пакует вещи, дети запрыгивают в машину. Крюгер-старший спускает грозное знамя с флагштока перед домом, и я ловлю себя на мысли, что это похоже на какой-то мультфильм про плохих и хороших.
По единственной улице Ямеля в спортивных штанах и кожаной жилетке на голое тело снуёт рассвирепевший владелец участка, ну, с тем самым салютующим гномом. Он очень просит полицию положить конец этому безобразию, грохоту, проходному двору. Стражи порядка разводят руками – это ведь только пятница, первый вечер фестиваля, а впереди – целый уик-энд.
Ещё не успела отыграть первая группа, ещё не приехало пары сотен гостей, а аборигены-арийцы в суматохе ретируются. Наверно, как-то так, если увеличить, выглядит мор тараканов в давно не чищеной кухне.
Я задаю Биргит Ломайер очевидный вопрос: рокеры, панки и обычные зрители в понедельник разъедутся, а им с мужем жить дальше в Ямеле. Может, спокойнее было бы обратно в Гамбург переехать? Фрау Ломайер спешит – надо встречать очередной автобус с гостями – и набегу отвечает дежурное: «Спокойствия у нас и на пенсии будет предостаточно. А пока надо жить».
Месяц назад в Ямель впервые за долгие годы въехали новые жильцы. Небольшой, но подозрительно опрятный деревянный дом. Позади него спрятаны провода, генератор и куча съёмочной техники. Оказывается, это немецкое телевидение приступило к съёмкам документального шоу. Его главный герой – Мишель, гражданин Германии, поселившийся в этой самой германской деревне. Назло её обитателям.
У Мишеля карие глаза, смуглая кожа, чёрные волосы и чуть заметный акцент. Его корни – на Ближнем Востоке. В ненавистном ямельцами доме, строго напротив прозрачной входной двери, красуется турецкий кальян, а снаружи – гриль. По вечерам Мишель любит петь и готовить по рецепту родителей шашлык из баранины на свежем воздухе – так чтобы было видно соседям. Может, в гости зайдут? – смеётся Мишель.
За кадром, правда, круглосуточная охрана из числа полицейских, прикреплённых к съёмочной группе. До телепремьеры, намеченной на конец года, никаких комментариев главный герой не даёт. Но шоу явно выйдет остросюжетным – это же Ямель. Прощаясь, коллеги просят: только не стоит этот заповедник третьего рейха выдавать за всю Германию. Она разная.
Очередной фестиваль в Ямеле семья Ломайеров планирует на август следующего года.
А ежевики, кстати – хоть объешься.
