Однофамилица канцлера работает в берлинской службе по приёму беженцев. С этого адреса начинается новая жизнь для тысяч мигрантов. И, пожалуй, для миллионов немцев.
До ведомства Ангелы Меркель и Бранденбургских ворот отсюда пять минут на машине. А кажется, что вечность. Чемоданы, коляски с детьми, газон, усеянный уставшими людьми в резиновых тапочках. Тут можно было бы снять фотовыставку для музея антропологии. Не представлены пока народы Океании. В остальном, во дворе на берлинской Турмштрассе, все в сборе. Скоро они вольются в городскую толпу, а пока от беспечной бюргерской жизни их отделяет последний крохотный закоулок и этот двор.
В руках у многих пакеты, в них – всё имущество. Улыбчивый пакистанец Кашиф охотно показывает мне содержание своего мешка. Пара штанов, хлеб и обезболивающее. Он говорит, что шёл сюда пешком три месяца, по десять часов в день. Ноги ноют. А теперь – последний марш-бросок: ещё каких-то полдня в очереди к фрау Меркель, или как её там... У входа в это заведение ему уже нравится: тут, как и всюду в невероятно зелёном Берлине, раскидистые, ухоженные деревья.
Кроме красивых деревьев и аккуратных домов в Германии, Кашиф мало что видел, но назад, в нищету и в войну, ни он, ни кто с ним в этой очереди больше никогда не вернётся. Я спрашиваю у него, чем он займётся в Берлине. Обладатель полиэтиленового пакета сообщает, что планирует уйти в бизнес и открыть своё турагентство. Сам он только что завершил первое в своей жизни путешествие.
По телевизору твердят всё время, что в стране оставят лишь малую часть самых-самых нуждающихся. Остальных депортируют. Беженцы в это не верят. И немцы не верят. В этом году немецкие чиновники ожидают свыше четырёхсот тысяч просителей убежища. Это пол-Кёльна, почти один Дрезден и в два с лишним раза больше приезжих, чем в 2014-м. Обработать такое количество документов власти не успевают. Да и самих документов у просителей зачастую как бы… и нет. Заученный текст произносится скороговоркой: «Паспорт за время пути потерялся». На это «нет» ведь и суда нет, и депортировать некуда.
Депортировать, по законам ЕС, нелегалов-мигрантов следует в ту страну, которая на их пути стала первой в Евросоюзе: Польшу, Болгарию, Испанию – список можно не продолжать, потому что на всех этих рубежах Старого света беженцам уже сказали «хватит», и были только рады переправить их ещё дальше: в заветную Скандинавию, Нидерланды, Германию. Законы законами, а у европейских окраин своих бед хватает – вы поезжайте к немцам, они богатые и толерантные, авось разберутся в своих Баден-Баденах.
Но разобраться больше не получается. Их много, а Германия одна.
В повседневном немецком окончательно закрепилось неприятное словечко «Wirtschaftsflüchtlinge», экономические беженцы – те, что бегут не из горячих точек, а от безработицы и безденежья на их родине: Албании, Косово, Боснии и Герцеговины. Над тем, как всех их вернуть быстро домой, бьются в немецком правительстве, в МВД, в каждой из федеральных земель, в крупных городах и в непуганом захолустье, где до сих пор иностранцев-то почти не видели.
В пограничном с Польшей Айзенхюттенштадте (после войны он назывался Сталинштадт), металлургические заводы, разорившиеся после крушения ГДР, и двадцать тысяч жителей, в основе благополучия которых – пособия по безработице. С прошлой недели на них приходится ещё две с лишним тысячи беженцев в палатках. То есть население города за ночь выросло на десять процентов, и это –только начало. На подходе, в Польше и Чехии, новые партии беженцев. Каждый день по пятьсот человек пересекает только этот отрезок границы.
В местных акциях протеста больше не стесняются участвовать бок о бок рядовые горожане и гастролирующие неонацисты. У позабытых было ультраправых здесь, на востоке Германии, этим летом открылось второе дыхание. Пара десятков бритоголовых с факелами и крестами, напоминающими свастику – насколько это возможно без судебных последствий. На главной площади разбуженного городка люди с одухотворёнными лицами истошно кричат: «Мы – это голос миллионов рассерженных немцев. Вон из нашей страны!» Вместо заявленных миллионов напротив них – на автобусной остановке лишь пара безобидных арийских бездомных и фотограф из районной газеты. Но от этого не менее гадливо.
У иных моих русскоязычных знакомых в Берлине – тоже свои соображения в разговорах за пивом. Возвести стену с проволокой по периметру Евросоюза, пулемётов побольше и минные заграждения в море. Перейти на осадное положение ради национальной безопасности. Пока не поздно, а не то вымрут немцы. Я в таких разговорах молчу, потому что не разбираюсь в пулемётах, минных заграждениях и пресловутой «национальной безопасности». Я только знаю точно, что безопасность для всех, без лишних приставок, заканчивается там, где начинается агрессия.
Берлин – не Париж и не Нью-Йорк с их гетто, куда не всегда рискует зайти даже полиция. Да, здесь давно течёт своя жизнь в арабских, турецких, вьетнамских районах. Да, здесь сплошь улицы, где вместо прусских пивных – сплошь кафе с шаурмой и залы игровых автоматов, перекочевавших из Москвы. На тех же улицах, однако, небогатые студенты, что ищут комнату подешевле, обаятельные немецкие левые, живущие из принципа там, где быт проще, а контингент – международней.
В неприглядных районах-кварталах – дух открытого миру города. Тут интернациональные театры, галереи современного искусства, и фестивали мульти-культи – слово, в России ставшее чуть ли не оскорбительным. На этих станциях метро никто не хочет размещать рекламу, так что местные школы в подземке размещают стихи. Ученики из мигрантских семей слагают рифмы на немецком о районе, что стал им родным, пускай и фигурирует он, кроме их виршей, как правило, лишь в криминальной хронике.
Это хрупкое равновесие и добрососедство – опять же слово, исчезнувшее в России – в немецких городах едва-едва, но до сих пор сохранять удавалось. Вопреки заклинаниям российского телевидения о «закате Старого света», «исламистской угрозе» и «толерантности гейропы». Вопреки демографическим страшилкам и всамделишным всплескам ультраправой преступности – удавалось.
А теперь-то удастся?..
Столько беженцев, как за последние пару лет, в Германию не приезжало ещё никогда. Я стою у входа в бывшее ГДРовское общежитие на окраине Берлина и слушаю, как эта хрущёвка, превращённая в приют для беженцев, жужжит, будто на всех языках одновременно. У меня тут интервью с моей новой знакомой, ингушкой Аминой, бежавшей из, казалось бы, мирной Чечни четыре года назад. Рядом, у входа в приют, её земляки. Их в Германию перебралось уже несколько тысяч. Или десятков тысяч – точной статистики ни у кого просто нет.
Пока я жду Амину, ловлю себя на мысли, что всё это в своих журналистских буднях точно уже видел. И всего-то год назад.
Прошлым летом я летал на Сицилию. Снимали сюжет о наплыве мигрантов из Африки. То, что стало адом для итальянцев, для зарубежного журналиста, казалось, удача: искать места для съёмок и не нужно. Палаточные лагеря, корабли со спасёнными беглецами, волонтёры, всюду ходящие в респираторах, мэры городов, тщетно молящие о помощи у ЕС – на юге острова мы видели это всюду. И всюду не покидает ощущение, что ты уже в Африке, а не в Европе.
Вот бывшая американская база, где готовились, если что, атаковать Ливию Муамара Каддафи. Теперь Каддафи давно нет, а в переполненных офицерских домах, превратившихся в трущобы, расселено несколько тысяч мигрантов, перебравшихся сюда из той самой Ливии, которая, по сути, перестала быть государством.
Наверно, так, как в этом лагере, в часе езды от Палермо, и выглядит городская жизнь где-нибудь в Судане. Уличный базар, драки за бесплатную еду, за углом внезапно – ремонт телевизоров и кустарная парикмахерская, совмещённая с дискотекой под открытом небом. Рядом – вереница людей, что тянется к двум телефонным будкам. Эти будки и трубки – вся связь с их прошлым. Решения чиновников миграционного ведомства в этой резервации ждут тоже годами. И чиновники тоже не справляются: не от того, что они итальянцы, а потому что каждый день ещё пара тысяч бегущих из Африки высаживается на берег.
Или не высаживается. Я помню парней из Эритреи, доплывших до Сицилии за день до нашего прилёта. В лагере беженцев они окружили меня, потому что в руках у меня был айпэд, а на экране – новостной сюжет итальянского телевидения о том, как к их перегруженной лодчонке накануне подплыли итальянские спасатели, и гребцов охватила паника – думали, что это пограничники сейчас всех будут винтить. Лодка перевернулась. Очень многие, видишь, друг, – тычут выжившие пальцами по планшету - вот в этом самом месте и утонули. Да-да, это было вчера. А сегодня мы стоим перед тобой и рассказываем на языке жестов, как всё это было. Нашим попутчикам не повезло, зато у нас впереди долгая, счастливая жизнь. В Европе.
Мысленно я по привычке отмеряю и отсекаю про себя их десятисекундные реплики, которые можно будет взять в репортаж. Так, чтобы звучали ёмче, чтобы больше надрыва.
Мы выходим из лагеря, а навстречу нам заезжает автобус с новой группой только что спасённых в Средиземном море. Едва двери автобуса за воротами лагеря открываются, как мигранты, впервые ступив на европейскую сушу, разбегаются врассыпную, перепрыгивают через лагерный забор и растворяются на бескрайних просторах Италии. Охрана их остановить уже не пытается – много тут таких бегает…
От Катании до Берлина два часа лёту – достаточно, чтобы по репортёрской привычке стереть из памяти лишние впечатления в ожидании новых съёмок, облегчённо вздохнуть и, выйдя из самолёта, ощутить себя совсем в другом мире: уютном, безопасном, немецком.
Спустя год, оказалось, что мир-то один и разгорожен он не госграницами, а отношением людей.
«Что делать с беженцами?» - тема в Германии нынче настолько же оригинальная, как «Где провести отпуск?» и «Доколе расти квартплатам?» Вот и комедиант Тиль Швайгер на полном серьёзе, прервав киносъёмки, взялся лично переоборудовать на востоке страны новый центр по приёму беженцев: меньше казарменного, больше человечного.
Даже в самых проблемных немецких районах на каждый лагерь для беженцев приходятся общественные инициативы, группы волонтёров, бесплатные врачи и бабушки, приносящие им одежду, еду. Они появились всюду и не по указке сверху, а потому что сами решили: по-людски ведь надо бы сначала помочь, а потом разбираться, кто пожаловал, да с какою бедой и откуда…
Знаю, звучит неправдоподобно, но поверьте – или повторите мой скромный опыт: поговорить с десятком немецких соседей любого из берлинских приютов с мигрантами. Во всех смыслах добрая половина из этих немцев скажет вам: мы должны принять ещё больше, больше людей. Что поделать, раз на родине их – от Нигерии до Ирака - им совсем уже невмоготу. Значит, и нам, мол, пора поступиться долей привычного комфорта и достатка.
Задумываться, правы они или нет – всё равно, что спорить с Библией. Рискнём вместо этого вообразить себе обитателей московских спальных районов. Вот половина из них заявляют во всеуслышание: «Нам пора пригласить к себе больше выходцев из Кавказа, Таджикистана, Молдавии – отовсюду, где живётся людям трудно».
Вообразили? Вот и я о том же.
Так что там о минах и пулемётах?..
