В этом году в эклектичном наборе фестивальных имен очень много статусных. То есть не просто молодых, активных, шумных, продвинутых, а именно статусных. Ромео Кастелучи – знаменитый итальянский черный маг. Здесь Кристоф Марталер и Томас Остермайер, которые в ответе за немецкий театр. Здесь провокационная Кэти Митчелл, которая ставит спектакли по всей Европе, как воительница нового и избавительница старого. Здесь Йожеф Надж, великий хореограф.
Но из всего огромного многообразия мне лично хочется рассказать про три спектакля, созданных не самыми именитыми (простите, если кого обидела по незнанию) мастерами.
You are the dancing queen!
Прежде всего, это Disabled theatre – спектакль французского режиссера Жерома Белла и цюрихского театра Hora. Труппу театра составляют артисты с синдромом Дауна. А теперь представьте себе: звучит волшебный призывный трубный глас – традиционная музыкальная заставка Авиньонского фестиваля, зрители бегут в переполненный уже зал, выискивают свободные местечки. Рядом с моим креслом массивная дорожная сумка. Стоящая рядом дама учтиво сообщает мне, что это «Не бомба!», и оставляет ее на прежнем месте.
Две мои соседки-студентки щебечут по-немецки. Похоже, ползала только что с поезда, приехали из Германии и Швейцарии посмотреть, что же поставил французский режиссер. Наконец-то нам пожелали «Бон спектакль» и началось.
Что вы испытываете, когда смотрите на дауна? Когда вы в последний раз видели дауна? Я если честно, довольно давно. И никогда не стремилась пристально их рассматривать. А тут действие начинается с того, что на авансцену по одному выходят все участники спектакля. Выходят молча, без слов, замирают на минуту и смотрят на зал. А зал – на них. Затем, так же, без слов, уходят, и на смену одному артисту выходит другой. На седьмом по счету исполнителе поднялся первый зритель. И вышел из зала. Но беглецов было не больше трех.
Как вам сказать, какие чувства испытывала лично я? Мне было неудобно. Неудобно смотреть. Неудобно за происходящее. Неудобно за них, на сцене. Неудобно за зрителей.
А дауны все выходили на сцену, своей семенящей, немного птичьей походкой. Пропорции тела у них отличительные: большое туловище, почти все страдают избыточным весом, и коротенькие ножки-ручки.
Вторым номером этого спектакля было задание представиться, назвать возраст и профессию. Профессия у всех оказалась одна и та же – Schauspielerin. Звучит это громко, и казалось, что они представляются все «балеринами». Для человека, привыкшего видеть балерин классического балета, зрелище таких балерин... проверка на шовинизм, скажем так.
Третьим номером спектакля или заданием Жерома (об этом объявляла помощник режиссера, ведущая спектакль прямо на сцене) было рассказать о своем недуге. Знаете, один молодой человек, Ремо, очень артистичный, рассказывал подробно и с чувством юмора. Но меня поразила 19-летняя Юлия, очень юная и очень взрослая одновременно. Она подошла к микрофону и сказала: «Я – даун. Сожалею».
Были еще монологи на тему задачи театра и его миссии. Кто-то просто говорил, что не знает. Сложнее всего было услышать ответы двух Маттиасов: у обоих большие проблемы с речью, и им приходилось зачитывать ответ по бумаге. Один из них честно признался: «Сестра, которая привезла меня на спектакль, плакала в машине, она говорит, что нас показывают людям точно дрессированных животных!»
И конечно, в этот момент с сестрой Маттиаса было невозможно не согласиться.
А потом, ведущая объявила танцевальный номер: «Жером попросил артистов подготовить хореографические номера и отобрал из них шесть!» И тут я подумала, что все-таки это не отчет детсадовской группы перед родителями накануне 8 марта, и что-то Жером перегнул палку.
И знаете что? И девочки-подростки с телами рубенсовских дам, которые танцевали под Майкла Джексона, и подростковый рэп, и сложносочиненный номер Ремо, – оказались очень сильными, мощными номерами. Говорят, что когда на сцене виден тяжкий труд, то есть то, что стоит за плавностью движения танцовщика, то грош цена этому тяжкому труду. Я видела тяжкий труд!!! Тяжелейший! То есть труд, который приводит к чуду. Когда плохо координированное, и по балетно-танцевальной селекции категорически никуда негодное тело, вдруг получает и пластику, и растяжку, и координацию. И это самое никуда не годное тело показывает не просто движение. Оно дает танец.
Самая старшая в актерской группе Лорен. Сколько ей лет, я, честно говоря, прослушала. Она выглядит как не самая ухоженная и, понятное дело, не самая здоровая, деревенская женщина (из нашей деревни, из русской) шестидесяти лет. На ней мятый хлопчатобумажный тренировочный костюм (трехрублевый, сказали бы наши мамы). И вот эта Лорен, с не лучшими манерами, и плохой дикцией, выходит на середину сцены. Звучит Dancing Queen. Лорен танцует. Она ложится на пол, отжимается, подпрыгивает. Она показывает все, на что способно ее тело.
И я не понимаю, что сказать... Но пожилая некрасивая женщина поднимает такую мощную, такую светлую волну...
Потом поклон, опять-таки «Жером попросил артистов поклониться!» И все... Но это самый жизнерадостный, жизнеутверждающий спектакль, который я видела в Авиньоне. Да и в Москве тоже...
Пазл
Когда спектакль показывают на окраине Авиньона, это, как правило, означает, что мастер интересный, но до мэтров еще не дорос. Посмотрите, конечно, но сами решите, какую скрипку в дальнейшем ему играть. Когда спектакль показывают в заброшенных мраморных карьерах, посреди соснового леса, у берега Роны, тогда это что-то особое, деликатесное. В общем, в карьеры де Бульбон отправляются за мистериями, не побоюсь этого слова. Здесь показывал свою «Иллиаду» Васильев несколько лет назад. А в этом году – фламандский хореограф Сиди Ларби Шеркауи, ученик Анн-Терез де Кеерсмакер.
Собственно, сама биография хореографа – уже отличный повод для спектакля. Отец – марокканец, мать – фламандка. Учился в медресе, и танцевал в варьете. Увлекался хип-хопом и занимался живописью, был увлечен старыми фламандскими мастерами. Танцевал у Алена Плателя, и основал собственный коллектив.
Puz/zle – действо, и правда, мистическое. Танцоры, борющиеся с блоками, пробивающие стены, и оказывающиеся в изоляции. Массовые сцены, где каждый изображает одиночество. Камни в руках, которые кидают на голову запертого в прямоугольнике декораций отступника-изгнанника. Почти документальны картины и прямые заимствования из той же «Стены» Pink Floyd.
Движение, которое то отступает, то накатывает словно волны, сменяя музыкальные фрагменты. Изумительное пение ливанской певицы Фади Томб Ел-Хаде. Корсиканский народный ансамбль, японский флейтист и перкуссионист Казунари Абе.
Ландшафт обыгран изумительно. Флейтист поднимается на гору, а под ним, в провале, разворачивается действие. Сильный, мощный звук словно накрывает сверху и танцующих и зрителей.
Впрочем, магический ритуал не способен унять французское самолюбие. В течение всего представления раздавался резкий крик зрителя слева: «Ле камера!» – призыв к оператору опустить штангу камеры ниже, чтобы не загораживать танцовщика. «Вот это французы! Индивидуалисты!» – с бешенством шептал мне сосед, профессиональный танцовщик, грек по происхождению, проработавший много лет в Вупертале, городе Пины Бауш.
В битве с массами выиграли массы. Но победа смотрелась длинной прощальной церемонией. Пазл оказался прост как три копейки. Луна светила восхитительно, пели цикады. Но волшебство не сработало. Раздраженные зрители аплодировали всего дважды, и третьих поклонов танцовщики и музыканты не дождались.
Русский Гамлет
В фестивальной программе, которая традиционно включает в себя и выставки, и инсталляции, и показ документальных фильмов, – в этом году торжественно отмечали юбилей Жана Вилара, отца-основателя Авиньонского фестиваля. Действует такой проект Sujets a vif, – придуманный когда-то руководителем агентства по авторским правам писательницей Натали Саррот. Четверо отборщиков отсматривают спектакли фестиваля, выбирают четверых артистов и дают им возможность подготовить индивидуальные, собственные проекты к следующему фестивалю. По правилам, каждый артист сам выбирает себе режиссера, того, с кем давно мечтал поработать. Причем по условиям, это должен быть первый опыт совместной работы.
Всего готовят четыре спектакля, по две части в каждом, итого – восемь проектов, придуманных для восьми артистов. В этом году в программе А участвовал Митя Федотенко. Московский артист, 14 лет назад уехавший по французской стипендии учиться в танцевальную академию в Анже и плавно построивший свою карьеру во Франции.
Для сольной программы в Авиньоне Митя, не в первый раз в Авиньоне работающий, выбрал «Гамлета». Ой! – сказала я, и спросила об этом потом, за кулисами, – хотя кулис традиционных в Авиньоне почти что и не бывает, – «Хочу еще Достоевского поставить, не зря же меня Митей зовут», – отвечал Федотенко.
В этом «Гамлете» было все. И человек в маске, и сам исполнитель, и музыкант-мультинструменталист Бертран Блессан. И столоверчение в прямом смысле слова. Спектакль начался как цирковой. Огромный железный стол вращался в руках этого Гамлета. И монолог Гамлета на английском языке, правда, не шекспировского авторства, а Хайнера Мюллера, из его пьесы «Гамлет-машина». И песня на стихи Мандельштама на английском «Только детские книги читать», и музыка Шостаковича, и даже запись митинга защитницы Химкинского леса и Григория Явлинского.
Что это было? Танец? Пластический этюд? Цирковой номер? Мелодекламация? Вопрос, на самом деле, неуместный.
Я спросила у Мити, почему Офелия, а он по ходу действия надевает костюмы разных персонажей, действует только на заднем плане, и что это за женская фигура в виде манекена присутствует на сцене, это Гертруда наблюдает за происходящим? Митя ухмыльнулся: вот оно русское зрительское сознание, все надо четко понимать.
Зато объяснил, почему каждый предмет находится именно там, где он находится, и почему так важно, чтобы у мраморной Девы Марии, которая стоит во внутреннем дворике лицейской церкви, где идет спектакль, обязательно росли белые гортензии.
А еще Митя Федотенко со своей театральной компанией этой весной поставил «Федру» Цветаевой на четырех языках, – русском, французском, литовском и английском, – по количеству родных языков исполнителей: их четверо.
В общем, опыт Мити Федотенко показывает: и русское искусство, и сюжеты мировой литературы никуда не делись. И в Авиньоне каждый год кто-то ставит «Гамлета». Но этот Гамлет должен быть очень живым, современным. И русским, и французским, и немецким, и английским. Но – личностным.
