Ну и как после такого предисловия можно было усидеть на месте и не купить билет в театр Шатле, где канадская труппа LA Dance project под руководством Мильпье гастролировала три дня? Сказано — сделано. И конечно, я помчалась в Париж.
Шатле, оказывается, очень симпатичный театр, с забавным интерьером в стиле трусливый модерн, с отличными туалетами, отсутствующим буфетом и гардеробом. Вообще, к буфету и гардеробу во Франции, как мне кажется, традиционно в театрах очень прохладное отношение. Наряженные в вечерние платья дамы с бриллиантами почему-то держат свои шубки и куртки под мышками, а когда им надоедает держать, пристраивают, например, на пол рядом...
Сидя в кафе на площади, я вижу, как первые старушки-театралки, очень, кстати, похожие внешне на тех, кто раньше массово водились в Большом, а сейчас остались только в Стасике, занимают исходные позиции у входной двери.
Публика очень разная: много странно наряженных молодых интеллектуалок в кружевных оранжевых чулках, например, и в уггах — холодно же - (в Париже запоздалая весна, температурное отставание от нормы на два месяца), мужчины в красных джинсах, маленькие девочки в кукольных платьицах, юноши в клетчатых рубашках и дородная негритянка с гигантской чалмой на голове.
Все чинно-мирно благородно рассаживаются. Голос диктора предупреждает не только о том, что фото и видео запрещены, и нужно выключить мобильные телефоны, но и о том, что первое действие будет длиться 40 минут, и вставать и выходить во время действия не рекомендуется. Объявление дублируется на английском.
Первым номером был сам Мильпье. Его Refleсtions сочинения 2013 года созданы специально для Парижа. Как рассказал хореограф в интервью, рождение ребенка — во время съемок «Черного лебедя» у них с Натали Портман завязался роман, счастливо перетекший в семейную жизнь и рождение дочери, — так сильно подействовало на него, что он ничего не мог ставить. И вот вдохновение вернулось к счастливому отцу.
Быть хореографом и танцовщиком, кажется, Бенжамену сам Бог велел — ведь Мильпье дословно с французского переводится как «тысяченожка». Впрочем, все попытки пошутить на тему своей фамилии хореограф пресекает на корню, отвечая каждому интервьюеру, что шутки на эту тему перестали волновать его еще во время учебы в танцевальной школе в Бордо.
«Размышления» заняли сорок минут. По журнально-раскрашенному полу — как логотип — белые буквы на красном фоне и такому же красно-белому заднику двигались танцовщики. Выражения Stay, Stop, Think, Don’t и Why, нарисованные белым по красному, подсвечивались поочередно, вероятно для того, чтобы придать больше смыслу абстрактным дуэтам, трио и па де катрам.
Правда, текст буквенный не объяснял в лоб текст хореографический. Все эти сплетения тел, объятия М и Ж, Ж и Ж, М и М, ММ и Ж, ЖЖ и М и множественность вариаций заставляла вспомнить о перегороженном центре и массовых выступлениях парижан против закона о гомосексуальных браках и праве на усыновление.
Но М обнимали М и вновь распадались, объятия Ж с Ж тоже выглядели мимолетными, случайно-трусливыми, как псевдоэротические касания пассажиров в час пик. Ничто не выдавало в этих абстрактных размышлениях ни радостей отцовства, ни внезапного прозрения. Показанное напоминало серьезную отчетную работу аспиранта, неожиданно вызванного в ученый совет.
После антракта, во время которого мой сосед по бельэтажу изящно положил ногу в кеде прямо на багровый плюшевый бортик и снял ее только тогда, когда мой негодующе-изумленный взгляд, казалось, уже прожег дыру в его черепе чуть повыше уха, 25 минут танцевали Winterbranch Мерса Каннингема.
Номер, танец, балет? — не знаю, как правильно определить увиденное, — поставленный в 1964 году и сейчас выглядит как зрелище не для всех. Люди в черном на фоне декораций Роберта Раушенберга — чудо-юдо машинка из рычагов, шестеренок — катается по сцене. Музыка — дребезжание усталой пилорамы, свет — как будто за пульт уселся гиббон, и лупит со всей дури то прямо в зал, то на крошечный кусочек авансцены, то бисером дергается в кулисах. Движение... Люди в черном носят тела. Потом тела изгибаются, то ли волей тех, кто их носит, то ли оживают по ходу действия.
Учитывая тот факт, что создано это в 1964 году, когда «Битлз» вовсю пели рок-н-роллы, когда только изобрели контрацепцию, когда до студенческой революции, танков в Праге и «Спартака» Григоровича в Большом театре оставалось еще 4 года, поражает смелость и сила этих двух великих современных художников — Раушенберга и Каннингема. Мне лично, пожалуй, эти декорации Раушенберга говорят о нем и современном искусстве гораздо больше, чем любая, самая помпезная юбилейная его ретроспектива. А то, что искусство это современно и действует по-прежнему, можно было догадаться почти сразу же.
При первых же звуках пилы раздались хлопки дверей — это парижская публика, наплевав на все предупреждения о том, что во время действия «сидеть-бояться», стала выходить из зала. Но убегали одиночки. Зал героически высидел до конца, и в финале устроил топанье ногами и свое знаменитое «буууу».
Видимо, из соображений «не нервируй меня, Муля» в третьей части труппа Мильпье танцевала Quintet Уильяма Форсайта. Хореография, которая в наших академических театрах по-прежнему считается новаторской и архисложной для танцовщиков, после жесткого Каннингема лилась как бесконечно изящная, безобидная молочная река в кисельных берегах.
Как живая вода на раны убитого царевича, как спасительная влага на выжженный, еще пахнущий гарью лес. Бесконечно повторенный кантри напев «Jesus will love me» звучал как райская мантра, и танцовщики, в меру иронизируя над классическими па вновь и вновь, буквально подзадоривая друг друга, иногда с помощью тычка в челюсть — клянусь, видела такое, — в золотисто-оранжевых и желто-охристых туниках казались героями какой-то неземной летящей галлюцинации.
Зал верещал от восторга. Форсайт с лихвой сгладил невнятицу первого действия и неустаревающий радикализм второго. Танцовщиков по правилам удачной премьеры вызывали на поклон трижды, но Мильпье на сцену не вышел. Впрочем, еще накануне он в интервью сказал, что кланяться не собирается. А зря. Парижане наверняка бы ему с удовольствием похлопали, оценив широкий кругозор и хороший вкус.
