Недавно волею судьбы я оказался на двух спектаклях театра «Практика». Именно волею судьбы, потому что все приходит к нам (или уходит) именно тогда, когда нужно, – ни минутой раньше и ни минутой позже. И право слово, глупо сокрушаться по поводу того, что не прочитал то, что взахлеб читают все, не посмотрел то, что все посмотрели и поохали, и не был там, где были все и теперь с вожделением туда стремятся. Всему свое время, и, видимо, время появления театральных постановок Эдуарда Боякова в моей не слишком театральной жизни пришло.
Концептуально я с трепетом отношусь к театру. Потому для меня, как для всякого нормального социофоба, появление человека на сцене в свете софитов, перед залом с сотнями глаз и лиц – это само по себе испытание. Это внушает уважение. А ведь актеру еще нужно сказать совершенно нефальшивые слова, изобразить подлинную эмоцию, зацепить, задеть и пригласить к сопереживанию... Я всегда считал театр не развлечением и зрелищем, ограждая себя от комедий, оперетт и прочих мюзиклов, а местом, куда нужно идти за мыслью чистой и какой-то идеалистической, за сложной эмоцией, за парадоксами и странностями нашей жизни, которые не успеваешь рассмотреть в суете сует. Чтобы, услышав со сцены нетиражируемые слова и чувства, завибрировать в унисон.
Но весь мой не слишком большой зрительский опыт в последние годы совершенно обмелел. То ли в связи с все более заметной даже неискушенному зрительскому глазу беспомощностью драматических театров – жанровой, актерской, режиссерской, то ли в связи с моим собственным взрослением, занятостью и утратой театральных ориентиров я почти перестал сюда приходить. Реплики, персонажи, мизансцены и сюжеты раз за разом стали казаться мне все более фальшивыми и бессмысленными. «Ах, обмануть меня не трудно!.. Я сам обманываться рад!» – но, помилуйте, не так беззастенчиво примитивно и грубо. В конце концов со мной остались только опера, симфонические, джазовые и рок-концерты.
Но театр вернулся. Я нашел приглашение на своем столе в редакции и неохотно, с изрядной долей скепсиса, но почему-то решил отправиться в клуб Dome, что на стрелке «Красного Октября», по сути в интеллектуально-артово-тусовочную страну, на спектакль театра «Практика» «Человек doc. Олег Кулик. Игра на барабанах»... Мой скепсис был продиктован тем фактом, что Кулик и его творческие изыскания традиционно будили во мне желание квалифицировать его психиатрический статус. Хотя я всегда верил в прочность тандема «гениальность – помешательство», эпатаж вкупе с эксгибиционизмом, на коих строились странные арт-проекты и перформансы этого господина, были мне, мягко говоря, не созвучны. Лет двадцать назад лающий Кулик в собачьем ошейнике казался мне просто фершробеном-скандалистом, цель которого была прослыть звездой свободного искусства за рубежами страны и среди местной богемной публики. Возможно, так оно и было. Но мы меняемся...
Придя в зал, я выпил бокал чилийского шардоне, раскланялся со знакомыми представителями прессы и сказал себе: «Ты здесь 15 минут. Пока не начнется хеппенинг – вся эта адская куликовско-культурная битва».
Но я не ушел из зала. Я остался сидеть, потому что был загипнотизирован спектаклем, созданным по текстам Кулика и сыгранным одним-единственным актером. Я растворился. Это не был моноспектакль. Это не был спектакль вовсе. Человек с пустой сцены говорил обо мне, говорил со мной, говорил так, как со мной давно не говорили. Он играл для меня не играя, и я, затаив дыхание, вслушивался в каждую его реплику, боясь упустить хоть одно его слово, не понять, прозевать что-то очень важное в потоке мыслей и образов. Но все равно что-то упускал... 1 час 10 минут разговора с самим собой, непростого, какого-то глубинного и интимного, пролетели незаметно. Я остался под впечатлением от другого Олега Кулика, от актера Антона Кукушкина, от театра «Практика» и режиссера Боякова, который не знаю как, но сумел сделать совершенно персонифицированную историю – личный и тонкий театр.
Первой мыслью, которая появилась в голове после того, как я, расправив плечи, вышел на улицу, была: «Надо в обязательном порядке еще раз пересмотрел этот спектакль». И еще: «А ведь в проекте «Человек. doc» таких постановок – десять!»
Не знаю, что тут первично – талант режиссера или совпадение возрастов Кулика и моего. Возможно, что люди, живущие разными жизнями, но отмерившие одинаковые ее отрезки, говорят на одном языке. Нет, они говорят разными словами, но суть и смысл этих слов им близки, понятны, и означают они одно и то же. Через эти слова мы узнаем жизнь друг друга. Мы узнаем жизнь самих себя.
Так неожиданно и приятно меня удивил театр «Практика».
Прошла неделя и – о небо! – меня позвали на премьеру спектакля «Стихи про Москву» этого же театра, но уже на «Стрелку». И я, вдохновленный, отправился в модное, светское, культовое место, которое, как мне кажется, больше по инерции называют «прибежищем бородатых европейских дизайнеров». Открытый зал «Стрелки» был полон. Полон модными, светскими и культовыми персонажами. Еще бы, это была широко, но для узкого круга объявленная премьера!
За полчаса до начала спектакля был аншлаг – приблизительно пять первых рядов партера зарезервированы для ВИПов и их приближенных. И какое-то время мне казалось, что лучше всего будет обосноваться на приступочке в проходе, но организаторы даровали каждому страждущему не ВИПу по раскладному стулу, и я оказался довольно близко к сцене. Пока ждали наступления московских сумерек для лучшего восприятия изображений, проецируемых на экраны позади сцены, я прочитал в программке: «Стихи про Москву» – поэтический спектакль по стихам четырех современных поэтов: Веры Полозковой, Андрея Родионова, Федора Сваровского и Елены Фанайловой. Это спектакль о том, как живет поэзия в таком большом и не всегда дружелюбном городе, как Москва». Пока я читал это, из подсознания выплыли черно-белые кадры из какого-то фильма начала 60-х – молодые Рождественский, Ахмадулина, Окуджава, Вознесенский читают свои стихи...
Тем временем на сцену вышла девушка – поэтесса Полозкова – и начала тихо и по-декадентски невнятно декламировать свои стихи-стихи. Она была манерна, а ее речь тиха и неразборчива, причем настолько, что, сидя вблизи, я сумел уловить лишь что-то про «п…ду в занозах». Поэтессу сменил актер Павел Артемьев, читавший прозу или свободный стих в форме стёбно-сентиментальных зарисовок Сваровского, – это было легко и ни к чему не обязывало... Следом на сцену вышла беременная женщина Ирина Михайловская, главный редактор журналов Forbes Woman и Forbes Style, в демонстративно обтягивающе-белом. Она исполнила фрагменты из произведений Елены Фанайловой, неумело матерясь (по роли). Озвученные ей тексты были на удивление формальны и местами представляли собой совершеннейший копипаст проблематики любого современного интеллигентского блога: «одиночество, запой, политика, гламур» и прочий лубок: фашисты, суки, эмигранты, бездуховность, наркотики, русские, пенсионеры, б…дь, беженцы, ну и Путина обязательно ругнуть.
В какой-то момент мне показалось, что спектакль несостоятелен и даже безнадежен, но на сцене появился человек в красной футболке и стал говорить слова: кривые и рубленые, странные и диспластичные, как он сам, страшные и человечные, – поэт Андрей Родионов спас всю эту затею. Он рокотал и начитывал, орал и трясся, раскалялся и остывал, напевал и завывал. Это были стихи, это была поэзия. Не про мою, но про Москву.
Актрисы чередовались с поэтами, поэтессы с актерами – читали, уходили и выходили на сцену. А я думал о том, что во всем этом не слишком неглубоком действе я бы не узнал Боякова, что, не будь спектакль назван «Стихи про Москву», я бы не понял, о чем это, а еще о том, что я сыт актуальной социальщиной, общественно-политической символикой и пустой блогерской трепотней, что меня мутит от модного дурновкусия и плакатных псевдодиссидентских выкриков на злобу дня. Мне не нужна злоба дня. Мне вообще не нужна злоба.
Ну что я цепляюсь к Вере Полозковой, действительно?! Это ж современная поэзия! Скажу, я бы смог слушать и менее артикулированную речь, и даже не слишком умело зарифмованные строчки, если бы в них была толика пусть той же нонконформистской, но подлинности, а не только девочкина рисовка и позерство, наблюдать которые мне почему-то было неловко (может, ей просто не нужно самой читать свои стихи?). И к госпоже Михайловской, милой женщине, которая самоотверженно и старательно читала Фанайлову и ее ненормативную лексику, якобы усиливающую эмоциональное воздействие текста на слушателя. Усиления не происходило. Мало того, мат из уст беременной актрисы вызвал у меня внутренний протест. Мы не ханжи, ханжи не мы. Но это – за гранью. И главное, в этом не было совершенно никакой необходимости. Н-и-к-а-к-о-й. Я был раздосадован современной драматургией. Ведь это – нарушение вселенских правил, которые человек чувствует нутром, даже не зная, что они были изложены в древней, но не утратившей смысла науке каллипедии, главный постулат которой: еще не родившиеся дети должны видеть и слышать только красоту.
Так неожиданно театр «Практика» оставил меня в замешательстве.
P.S. Не нравятся тебе стихи современных поэтов – не слушай! А, наверное, я пока больше и не буду. Может, лет через пять или десять еще раз послушаю. Потому что мы все меняемся. А стихи мне нужны. И в театр я пойду. Театр Боякова интересен – работа головы требует практики.
